Грехи детства

Прус Болеслав

Тогда-то и зародилась у меня в голове странная мысль, что у бога, который все время смотрит на такого ребенка, должно быть очень грустно на душе. Я понял также, почему на образах он всегда серьезен и почему в костеле нужно тихо разговаривать и ходить на цыпочках.

И вот благодаря этому-то неприметному человечку я перестал прятаться за забором и решил идти в парк, предварительно сообщив Зосе, что теперь буду играть с ней и с Лёней.

Сестра, как и следовало ожидать, пришла

в восторг от моего предложения.

— Так будь в парке, — наставляла она меня, — когда мы обе отправимся на прогулку. Поздоровайся с гувернанткой, — она всегда читает книжки в беседке, — но долго не разговаривай с ней, потому что она не любит, когда ей мешают. А потом увидишь, как нам будет весело!

В этот же день за обедом она шепнула мне с таинственным видом:

— Приходи в три часа; я уже сказала Лёне, что ты будешь. Когда мы выйдем из дому, я кашляну…

Сестра принялась за какую-то работу, а я, конечно, ушел, но, правда, я и вообще не любил сидеть в комнате.

Я уже был во дворе, когда Зося меня догнала:

— Казик! Казик!

— Что такое?

— Когда я кашляну, ты ведь поймешь, что это значит?.. — напомнила она многозначительно.

— Разумеется.

Она ушла, но из комнаты еще раз крикнула мне в окно:

— Так я кашляну… Не забудь!

И куда же я мог пойти, как не в парк, хотя до назначенного срока еще оставалось добрых полтора часа. Я так задумался, что не заметил, пела ли в этот день хоть одна птица в саду, обычно звеневшем от щебета.

Обежав его кругом несколько раз, я сел в лодку, привязанную у берега, и, так как в ней нельзя было кататься, хоть покачался со скуки.

Тем временем я составил себе план возобновления знакомства с Лёней. Должно было это произойти следующим образом. Когда Зося кашлянет, я, опустив голову, выйду из глубины сада на главную аллею. Тогда Зося скажет:

«Смотри, Лёня, это мой брат, пан Казимеж Лесьневский, ученик второго класса и друг того несчастного Юзика, о котором я столько тебе рассказывала».

Лёня сделает реверанс, а я, сняв фуражку, скажу: «Давно уже я собирался…» Нет, нехорошо!.. «Давно уже я жаждал возобновить с вами…» Ох, нет! Лучше пусть так: «Давно уже я жаждал, сударыня, выразить вам мое почтение».

Тогда Лёня спросит:

«Давно ли вы прибыли к нам?..» Нет, она скажет не так, а так: «Мне очень приятно познакомиться с вами, я так много слышала о вас от Зоси». А потом?.. Потом вот что: «Не скучаете ли, сударь, в наших краях? Вы ведь привыкли к большому городу». А я отвечу: «Скучал, сударыня, пока был лишен вашего общества».

В эту минуту, поднявшись из глубины, в воде блеснула щука чуть не в пол-аршина… Перед лицом столь прекрасной действительности

мечты мои сразу рассеялись. Здесь, в пруду, такая рыба, а у меня нет удочки!..

Я выскочил из лодки, чтобы посмотреть, есть ли дома крючки, и… едва не толкнул Лёню, которая как раз собиралась скакать через красную веревочку.

Рыба, крючки, план торжественного возобновления знакомства — все смешалось у меня в голове. Вот она — щука!.. Я даже забыл поклониться Лёне, хуже того — забыл, что надо сказать. Но ведь какая щука!..

Лёня, прелестная шатенка с отчетливо очерченными губками, которые поминутно изгибались по-иному, свысока посмотрела на меня и, откинув назад пышные локоны, спросила без всяких предисловий:

— Это правда, что вы пробили дыру в нашей лодке?

— Я?..

— Так мне сказал садовник, теперь мама не позволяет нам кататься, велела лодку привязать, а весла убрать.

— Да ей-богу, я не пробивал в лодке никакой дыры, — оправдывался я, словно перед инспектором.

— Но только наверное? — спросила Лёня, пристально глядя мне в глаза. — Потому что это, мальчик, очень на вас похоже.

Тон барышни мне не понравился. Какого черта! Ни один товарищ, будь он хоть какой силач, не посмел бы со мной так разговаривать.

— Когда я говорю нет, то это наверное!.. — ответил я, напирая на соответствующие слова.

— Значит, садовник сказал неправду, — заметила Лёня, хмуря брови.

— Правильно сделал, — одобрил я, — потому что молодые барышни не умеют править лодкой.

— А вы умеете?

— Я умею и грести и плавать; плаваю на спине и стоймя.

— А вы будете нас катать?

— Если ваша мама позволит, буду.

— Так вы посмотрите, нет ли дыры в лодке.

— Нет.

— Откуда же там вода?

— От дождя.

— От дождя?

Разговор оборвался. А я только того и достиг, что хоть не боялся смотреть на Лёню; она же, насколько я теперь понимаю, просто не обращала на меня внимания. Не сходя с места, она скакала через веревку, в промежутках между прыжками переговариваясь со мной:

— Почему вы не играли с нами?

— Мне было некогда.

— А что вы делаете?

— Занимаюсь.

— Но ведь на каникулах никто не занимается.

— В нашем классе нужно заниматься даже во время каникул.

Лёня дважды прыгнула через веревку и сказала:

— Адась уже в четвертом классе, а в праздники не занимался. Ах, верно!.. Вы ведь не знаете Адася…

— Кто это вам сказал, что не знаю? — спросил я гордо.

— Так вы же учились в первом классе, а он в третьем.

Снова два прыжка через веревку. Я думал, не выдержу, и сейчас произойдет нечто невероятное.