Грехи наши тяжкие
Шрифт:
— Из дома принесли.
Прасковья стала пробовать варенье ложечкой, словно проверяя, насколько сладко оно.
Выждав, сколько требовало приличие, Долгачева тоже стала подцеплять ложечкой варенье и маленькими глотками отпивать чай.
Чай и вправду был хорош — крепкий, душистый.
Какое-то время все молчали, пригубливали чай и стучали ложечками по краям розеток.
«Чаепития эти потому и прижились, — думала Долгачева. — Пить чай — это бабье занятие. Мужикам теперь подай питье покрепче». Екатерина Алексеевна
А улыбалась Долгачева совсем по другому случаю. Как-то два года назад, когда колготились с этим чаепитием, приехала она в Березовку.
Серафим Ловцов оказался в конторе. Приехали они на ферму. Коровник — на окраине села. Крыша подновлена, поблескивает серым шифером. Но не крыша интересовала Долгачеву: она попросила его проводить в красный уголок. Серафим знал, что Екатерина Алексеевна сейчас про чай будет спрашивать. А чаепитие у него уже было заведено. Пока шли, Серафим рассказывал, как он покупал самовар, посуду, как доярки полюбили эти вечерние чаепития.
Заходят, значит, они в красный уголок. А там, вместо доярок, за чайным столом сидят двое мужиков — в телогрейках, в шапках — и заскорузлыми руками пью из фарфоровых чашек портвейн. Ловцов как рявкнет на них: «Убирайтесь вон!» они схватили недопитую бутылку да на улицу: «Извините, замерзли!»
Долгачевой смешно, а Ловцов возмущается: «Я их проучу, как пить».
«Что ни делай, а мужики быстро все обернут в питейное заведение», — подумала она.
Ее воспоминания перебила Клава Сусакина.
— В новом комплексе будет хорошее помещение для красного уголка, — сказала она. — Вот там мы попьем чаю.
— Хорошее будет помещение, только чаевничать будет некому, — в тон ей заметила Прасковья Чернавина.
— Это почему же некому?
— Как почему? Очень просто: теперь нас дюжина доярок с трудом со стадом управляется. А на новой ферме с этим же стадом будут управляться шестеро. Сменная работа, как на фабрике. Варгин сказал, что пошлет учиться на «Тэндем» только молодых. Ну а нас, старух, на пенсию.
— А разве плохо — заслуженный отдых? — сказала Клава и вздохнула. Но вздох ее был не сочувствующий, а лукавый.
Доярки помолчали, прикидывая, кого пошлют, а кого — нет.
— Надоело не надоело, а привыкли. На пенсию уходить не хочется, — призналась Прасковья. — В бабки, внуков качать, рано еще.
— Разве у вас уже есть внуки? — улыбнулась Екатерина Алексеевна. Прасковья выглядела молодо.
— И-и!.. — запела Светлана Хитрова — и даже чашку отставила. — У нее уже пять внуков. Последнего, Лешку — сына, она уже женила.
— Женщине что дети, что внуки — одна цена, — вступила в разговор доярка, сидевшая напротив Долгачевой. — Подбросят тебе: ничего, мол, бабка выкормит.
— Что же поделаешь? — Прасковья тоже отставила чашку. — Своих выкормили и их выкормим.
И
Долгачева молчала: ей нечего было сказать про свою девочку. Лена росла без матери, сама по себе: ходила в школу, обедала, делала уроки — и все одна. А мать приезжала поздно, усталая, погруженная в свои заботы, и эти заботы пугали девочку. Она старалась не приставать к ней, не беспокоить ее своими просьбами. Даже в те немногие минуты, когда они оставались вдвоем.
Екатерина Алексеевна лишь переводила взгляд с одной доярки на другую и думала, что в их детях, в их отношении к родительскому труду и закладывается наше будущее. И как раз об этом, о детях, о своем будущем, мы никогда не говорим.
Слушая доярок, Долгачева решила, что в докладе на пленуме райкома надо как можно больше сказать о детях: о том, что в старое время дети доставались труднее, чем теперь. Но воспитывать их было проще: с самой весны и до поздней осени бегали они босые. Кроме горбушки черного хлеба ничего не видали. И были довольны. А теперь каждому подай белый хлеб, транзистор, мотороллер, то да се — угоди.
— Хватит, бабы, языки чесать! — оборвала разговор Клавдия Сусакина. — Не надо нашу молодежь ругать. Все равно она умнее нас с вами. Лучше расскажите, Екатерина Алексеевна, как другие люди живут. Правда ли вон в Успенском совхозе в каждом доме газ, теплая вода, душ. В два этажа живут, как в городе?
— Правда, — подтвердила Долгачева. — Но живут не так, как в городе, а хорошо живут. Квартиры там хорошие, в двух уровнях; внизу — столовая, кухня, ванная, а наверху — спальня и кабинет.
— Так уж и кабинет, — подхватила Прасковья Чернавина. — А кто там сидит? Дед Кирьян, что ли?
— Хоть и дед Кирьян, — Долгачева не знала старика, поэтому улыбаться Прасковьиной шутке было нечего. — Скоро и вы так будете жить.
— У-у, хватила, Екатерина Алексеевна. Скоро нас в Морозкин лог отнесут. И все.
Незаметно разговор о детях перешел на более важное — на положение дел в хозяйстве, вообще в мире. Долгачева рассказывала, а сама незаметно поглядывала на часы. «Батюшки! Уже скоро полдень, а они все чаевничают».
Уже давно опустели загонки — коров выгнали в луга, на пойму. Еще час-другой — дояркам снова бежать сюда, в летний лагерь, а они засиделись с ней. Доярки слушали ее рассказы да вздыхали: живут же где-то люди.
— И вы будете жить так же, — говорила Екатерина Алексеевна. — Доить будете на «Тэндеме». Молоко само будет идти по молокопроводу. Молока будет много. Кормить коров будете комбикормами да травяной мукой.