Грехи отцов. Том 2
Шрифт:
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Когда я, наконец, в этот вечер добрался до своей квартиры, звонил телефон. Я так устал, что едва мог дойти до него. Потирая болезненные мышцы шеи, я тяжело опустился в кресло и взял трубку.
— Да.
— Скотт?
Это была Вики. Я смутно вспомнил, что обещал позвонить ей. Я пытался представить ее, но она, по-видимому, была слишком далеко от меня, и я не мог видеть ее отчетливо. Я закрыл глаза, чтобы заставить ее появиться более отчетливо.
— Ты сердишься на меня за
— Нет.
— Ох. Я подумала, что, может быть, из-за этого ты и не позвонил.
— Откровенно говоря, я даже и не думал об этом. У меня был тяжелый день в офисе.
— Ох, понимаю. Но у меня дома тоже был тяжелый день. Не могли ли мы сегодня вечером встретиться?
При мысли о той ночи, которую мы провели вместе, туман в моей голове рассеялся.
— Прекрасно, — сказал я. — Я бы больше всего хотел отключиться, лечь в постель и заняться любовью. Однако сначала мне хочется побыть некоторое время одному. Надень свой лучший пеньюар, разбери постель, а я постараюсь быть у тебя около десяти.
Она бросила трубку, и это вывело меня из оцепенения и заставило громко и раздраженно выругаться. Именно такая манера поведения и заставляет женщин чувствовать себя уязвленными. На секунду я пожелал, чтобы мы снова оказались на борту парохода, где стремление к физической близости считалось естественным и не требовало каких-либо ухищрений для маскировки наших намерений.
Я позвонил ей опять. Телефон звонил восемнадцать раз, прежде чем она взяла трубку.
— Да? — ответила она холодно, как бы поменявшись со мной ролями.
— Послушай, я сожалею, что предположил, что ты что-то вроде спальной принадлежности, некое усовершенствованное электрическое одеяло. Почему бы нам спокойно не поужинать где-нибудь? Я могу заехать за тобой в течение получаса. Если, конечно, ты не ужинаешь с Себастьяном!
— Он отказался.
— Ты не знаешь, почему?
— Я полагаю, ему просто не понравилась, сама идея. Меня не было дома, когда он позвонил, мне передала моя домоправительница.
— Угу. — Был неподходящий момент объяснить, что случилось с Себастьяном. — Ну, тогда...
— Скотт, я бы с удовольствием поужинала с тобой, но есть кое-какие трудности. Я достала билеты на новую пьесу Кевина Дейли — я купила их сегодня в качестве сюрприза Себастьяну, однако, поскольку я не увижу его... — Она замолчала, и когда я ничего не сказал, добавила поспешно: — Что случилось? Разве у тебя нет настроения пойти в театр?
Мне хотелось сказать ей, что у меня есть настроение для одной и только одной вещи, но всего лишь произнес:
— Мне не нравятся пьесы Кевина Дейли.
— Разве? — спросила она удивленно.
Наступило неловкое молчание. Я понял, что опять сделал неверный шаг, и был снова недоволен собой. С большим усилием я попытался еще раз угодить ей.
— Но, может быть, мне понравится эта последняя пьеса, — сказал я быстро. — Это комедия, да? Великолепно! Мне хочется посмотреть что-то такое, что не требует интеллектуальных усилий. Я заеду к тебе как можно быстрее, скажем, через двадцать
Когда я приехал через полчаса, она ожидала меня в вестибюле своего дома. На ней было белое норковое пальто, слишком короткое голубое платье, туфли на высоком тонком каблуке, целый набор бриллиантов, весьма небрежно подобранный.
— Я уж думала, ты не приедешь! — сказала она беспечно. Она так крепко сжала свою сумочку, что кожа вокруг ярко накрашенных ногтей стала белой, как полотно. — Я просто чуть не сошла с ума.
— Я сожалею. Я с трудом поймал такси. — Я поцеловал ее и, зная, что должен сделать комплимент ее внешнему виду, взглянув снова на мех и бриллианты, которые я ненавидел.
— Ты выглядишь сегодня как звезда Голливуда! — сказал я, улыбаясь.
Она сразу напряглась от беспокойства.
— Что-нибудь не так в моей одежде?
— Ну, шикарная линия шеи, — сказал я, все еще улыбаясь ей, а что еще нужно?
Она неожиданно покраснела и соединила полы своего норкового пальто, чтобы спрятать грудь. — Пойдем.
— Ой, я сожалею... я не думал...
— Нет, все хорошо! — Она улыбнулась в отчаянной попытке рассеять неловкость, возникшую между нами, и пока я безуспешно подыскивал слова, которые помогли бы нам расслабиться, я думал, как было странно, что мы должны были заставить себя приспособиться к программе вечера, так сильно не соответствующей интимности, которой мы так ждали. Однако я решил не вызывать в ней отчуждения, отказываясь играть по правилам, поскольку она, по-видимому, понимала, что следует играть. Было лучше сидеть на пьесе Дейли и за поздним ужином в каком-нибудь дорогом ресторане, чем отважиться провести ночь в постели одному, когда вечер закончится.
Трудность в отношении пьесы Кевина Дейли состояла в том, что ему нечего было сказать. Обычно он скрывал пустоту мыслей за строчками своих пьес, написанных старомодным размером, что импонировало интеллектуалам, верившим в то, что любую пьесу в стихах критики должны обязательно встречать «на ура», но эта его пьеса была в прозе. Насколько я мог судить, в ней не было смысла, и я хорошо понимал, почему ее хвалили интеллектуалы, которые, в конце концов, смогли увидеть, как сильно они были обмануты. Я обращал мало внимания на сюжет пьесы о богатом преуспевающем бизнесмене, который так влюбился в свою секретаршу, что отказался от славы и состояния, чтобы жить, хотя и в бедности, но счастливо, но зрители вокруг меня жадно слушали и много смеялись. Мне пришло на ум, что такого рода комедия, возможно, является пределом драматургического таланта Кевина. Ему нельзя отказать в определенной гибкости ума и мастерстве написания блестящих диалогов, хотя он и был неспособен достигнуть творческой глубины на сцене.
Я сдерживал зевоту, крепко прижался бедром к Вики и, наконец, позволил себе задуматься о будущем. Хотя мы оба напугали друг друга до смерти, мне снова придется перехитрить Корнелиуса, прежде чем я смогу взять инициативу в свои руки, и правда была в том, что если только я послушно уеду в Лондон и последующие четыре года буду вести себя безупречно и буду демонстрировать лишь полную лояльность, то смогу уберечь свою голову. Корнелиусу было нужно только подтвердить это. Он не хотел также верить, что я причиню ему вред, как и не хотел увольнять меня. Я для него представлял очень большую ценность, как с профессиональной, так и с личной точки зрения.