Грехи юности
Шрифт:
— Нет, — честно призналась она. — Нет. В глубине души я не смирилась.
— Такты приедешь? — голосом, полным участия, спросила Джесс. — Может быть, увидишься со своим сыном.
Внезапно Пи Джей вспомнила о предстоящем понедельнике, и тень легла на ее лицо.
— Это не так просто, — с трудом проговорила она. — В моей жизни сейчас возникли некоторые осложнения.
— Какие могут быть осложнения? Ты не замужем, детей у тебя нет.
— Это верно…
— Не из-за матери же! Она ведь живет в двухстах милях отсюда. И никогда не узнает.
«Вот уж о ком и мысли не было», — усмехнулась Пи
— Нет, — согласилась она. — Не из-за матери.
— Тогда почему? Что может тебе помешать?
Теперь бы рассказать Джесс о предстоящей биопсии, о том, что меньше чем через семьдесят два часа ей, возможно, отнимут грудь. Самое время сказать об этом вслух Джесс.
Именно ей можно выложить все без утайки. Много лет назад они были дружны, ей она всегда доверяла. Вот и сейчас бы сказать…
— Неужели тебе не хочется его увидеть? — спросила Джесс.
Пи Джей поняла — момент упущен. Джесс не знала ее, вернее, знала лишь с одной стороны. Для нее она была по-прежнему двадцатилетней молодой женщиной, родившей ребенка без мужа, а не преуспевающим дизайнером, без пяти минут директором агентства, перед которой маячит грустная перспектива закончить свою жизнь в одиночестве.
Но если она увидится со своим сыном, она уже не будет одна.
Сын… Частичка ее самой… Плоть от плоти…
А может, и вправду пришло время заполнить пустоту, с которой она примирилась много лет назад? Сыну уже почти двадцать пять. Совсем взрослый мужчина. Конечно, никто ее не заставляет быть ему настоящей матерью. Никто не просит любить его, если она сама того не желает, да и ему вовсе не обязательно любить ее.
— Да, — услышала Пи Джей свой собственный голос. — Мне хочется его увидеть.
Джесс встала.
— Значит, в субботу, шестнадцатого октября, — повторила она. — Мы встречаемся в двенадцать, дети подъедут к часу, если захотят с нами увидеться.
Пи Джей тоже встала. Ноги слегка дрожали, и ей пришлось опереться на подлокотник дивана. Отчего ей вдруг стало легко и весело? А как же иначе! Ведь теперь у нее появилась новая цель в жизни. К черту эту дурацкую биопсию!
— Думаю, дети захотят с нами встретиться, — сказала она. — Все приедут.
— Поживем — увидим, — ответила Джесс, направляясь к двери.
Дверь захлопнулась. Пи Джей улыбнулась: ее ждет самое крупное событие в жизни — встреча с сыном. В понедельник она сделает биопсию, и все окажется в порядке — она в этом уверена. И тогда с легким сердцем можно будет послать докторов ко всем чертям.
Глава четвертая
Пятница, 17 сентября
ДЖИННИ
Облокотившись о белый рояль, она сбросила серебристую туфельку на высоком каблуке и слегка согнула ногу в колене, вполне осознавая, что при этом движении ярко-розовое платье без бретелек еще сильнее подчеркивает ее соблазнительную фигуру. Но Джинни Стивенс-Роузен-Смит-Левескью-Эдвардс демонстрировала свои прелести вовсе не своей собеседнице — даме средних лет с платиновыми волосами, стоявшей рядом и успевшей замучить ее светской беседой, без которой немыслима ни одна вечеринка. Вовсе нет! Для этой цели Джинни подыскала объект получше — бармена с обширным задом, который стоял на другом конце просторной гостиной и пожирал ее глазами.
Она
— А сколько у вас детей? — допытывалась дама.
Джинни пришлось посмотреть на нее.
— Двое, это дети мужа.
«Сколько она еще будет мне докучать?»
— Тогда вы понимаете, что я имею в виду.
«Как же! — раздраженно подумала Джинни. — Я вообще ни слова не слышала из твоей болтовни».
— А сколько им лет?
— Брэду — тридцать, Джоди — двадцать восемь.
— Неужели! — воскликнула почтенная дама, коснувшись рукой бриллиантового колье. — Да они почти ваши ровесники!
— Вы мне льстите, — улыбнулась Джинни, про себя обругав собеседницу последними словами.
— А чем они занимаются?
Джинни вздохнула.
— Брэд работает на телестудии, а Джоди — в реабилитационном центре.
Это был стандартный ответ, которым они с Джейком пользовались всякий раз, когда речь заходила о детях. Насколько им было известно, Брэд в последний раз появлялся на телестудии в семнадцать лет. Они понятия не имели, откуда у него берутся деньги, но передвигался он только на спортивных машинах последних моделей и ни в чем себе не отказывал. А Джоди и в самом деле работала в реабилитационном центре: мыла полы и скребла унитазы вместе с другими бывшими малолетними алкоголиками, приговоренными судом к принудительным работам. Можно сказать, пыталась встать на путь праведный, уже в четвертый раз.
Внезапно Джинни почувствовала, как кто-то взял ее под локоток. Муж. Рядом с ним стоял огромный детина с зачесанными на лоб редкими седыми волосиками — тщетная попытка убедить окружающих в том, что он и не думает лысеть.
— Дорогая, позволь представить тебе мистера Джоргенсона, — сказал Джейк.
Джини выпрямилась и надела туфлю. Несмотря на то что Джейк был в Голливуде продюсером и привык бывать на людях, он избегал шумных сборищ, подобных сегодняшнему. Она это знала. Единственной причиной, по которой они сегодня оказались здесь, был этот Джоргенсон.
Поэтому придется быть с ним поласковее ради Джейка. Он неплохой парень и нормальный муж. Во всяком случае, до сегодняшнего дня был таким.
— Добрый вечер, — ангельским голоском пропела Джинни, протягивая руку.
Краешком глаза она заметила, что недавняя собеседница с платиновыми волосами незаметно скрылась в толпе — в Лос-Анджелесе на вечеринках подобного рода прощаться не принято.
Он схватил ее руку своей огромной лапищей. «Интересно, — подумала она, — какой он мужчина».
— Счастлив познакомиться с вами, миссис Эдварде, — пробасил он.
— Я тоже, — подхватила Джинни. — Джейк столько мне о вас рассказывал!
Наконец-то он выпустил ее руку и обнял Джейка за плечи.
— Молодец, мой мальчик. Благодаря его фильму виноградники Джоргенсона прогремят на весь мир! — сказал он, обращаясь к Джинни.
Так обозвать Джейка! Нашел мальчика! Да ему в будущем году будет шестьдесят!
— У вас изумительное вино, мистер Джоргенсон.
— Зовите меня просто Эрик, — сказал он, улыбнувшись.
— Эрик, — поправилась Джинни и, улыбнувшись в ответ, перехватила свой бокал так, чтобы не было видно в нем джина. — Особенно «Цинфандел», мое любимое.