Греховные радости
Шрифт:
— А разве… разве девочка не может унаследовать Хартест? — спросила Энджи наполовину в шутку, наполовину всерьез.
Александр повернулся к ней, и ее глубоко поразило выражение, появившееся у него на лице. Под улыбкой, которую он сумел из себя выдавить, улыбкой слабой и грустной, лицо было напряженным, почти свирепым, а рот сжат так плотно, что вокруг него образовалась тонкая бледная линия.
— Ни в коем случае, — ответил он, — это абсолютно исключено. Дело не только в Хартесте, дело в титуле. Наследником должен быть мужчина, и только мужчина. Я… и Вирджиния, конечно… мы оба это сознаем. И в данный момент наша главная обязанность заключается в том, чтобы обеспечить наследника.
— Я понимаю, — Энджи была искренне удивлена и заинтригована его столь эмоциональной реакцией, — я понимаю, что это было бы идеально… даже очень важно… но если у нее… у вас родится не мальчик, то что ж тут поделаешь? Ведь девочка, ну например
— Никаких двоюродных сестер и братьев, я не допущу, чтобы имя Кейтерхэмов исчезло из-за того, что оно будет унаследовано по женской линии. — Александр прилагал огромные усилия к тому, чтобы голос его звучал легко и непринужденно, и только глаза, смотревшие одновременно и грустно, и жестко, выдавали его. — По-моему, это завело бы женскую эмансипацию слишком уж далеко. Нет, у нас будет мальчик, разумеется, будет. У моего друга, лорда Дадли, сейчас уже пять дочерей. Мне кажется, он уверен, что следующим у него обязательно будет мальчик. Ну, так или иначе, не стоит вам забивать свою прелестнейшую головку такими проблемами. Пойду поднимусь к матери моего будущего сына и наследника и попробую уговорить ее уехать на несколько недель в Хартест, пока она не почувствует себя лучше.
— Да, пожалуйста, — сказала Энджи. — Я здесь легко справлюсь одна, ничего особенного у нас сейчас нет. И я с удовольствием сделаю все, что будет необходимо, честное слово.
— Не сомневаюсь. Спасибо вам. — Теперь он уже окончательно овладел собой и был таким же, как обычно: обаятельным и непринужденным; но Энджи все еще внутренне дрожала после их разговора, оставившего у нее в душе ощущение непонятной тревоги.
В тот же день, некоторое время спустя, ей вдруг срочно понадобился один номер телефона: звонил рассерженный клиент, заявивший, что строители настаивают на перестилке полов, а в смете, которую составила Вирджиния, это не предусмотрено. Энджи хорошо знала, что они включили эти расходы в смету, и решила позвонить архитектору и попросить его, чтобы он сам подтвердил это клиенту. По какой-то причине нужного ей номера не оказалось ни в их картотеке, ни в тех бумагах, что у нее были; расстроенная, что ей придется беспокоить из-за этого Вирджинию, но думая, что та уже должна была к этому времени достаточно хорошо отдохнуть и что Александр, наверное, уже уехал, она вышла в холл и тихо поднялась по лестнице на просторную площадку, с которой был вход в спальню Вирджинии; противоположной своей стороной эта спальня выходила на фасадную часть здания, глядевшую прямо на площадь. Энджи остановилась перед дверью, прежде чем постучать, прислушиваясь, не раздастся ли в комнате какой-нибудь шум, не работает ли у Вирджинии радио — та обычно всегда слушала классическую музыку по третьей программе, — и вдруг услышала голос самой Вирджинии, капризный, немного раздраженный, но с теми стальными нотками, которые Энджи успела уже узнать очень даже хорошо. Не будучи человеком щепетильным в подобных вопросах, Энджи стояла и слушала.
— Александр, пожалуйста, выслушай меня. Мне кажется, что ты не принимаешь меня всерьез. Я хочу рожать дома. Не здесь, а в Хартесте. Мне кажется… нет, я уверена, что на этот раз все будет лучше, у меня гораздо меньше страхов и опасений.
— Что, в самом доме?!
— Да, в доме.
— Но, дорогая, по-моему, это не очень удачная мысль. А если что-то случится?
— Я уверена, что ничего не случится. Я уже посоветовалась на этот счет с гинекологом.
— С мистером Данвуди?
— Нет, не с мистером Данвуди. Его я не желаю больше видеть.
— Но, дорогая, он же самый лучший гинеколог.
— Только не для меня. Нет, я нашла очень приятную женщину-гинеколога. Она всего лишь лет на пять старше меня, страшно благожелательная, симпатичная, и она сделает абсолютно все, что мне может понадобиться. Ее зовут Лидия Пежо.
— Вирджиния, мистер Данвуди — это лучший гинеколог, какой только может быть.
— Ничего подобного, Александр. Он устроил мне адские пытки. Мне не нравится ни он сам, ни его высокомерное отношение к пациенту. Лидия Пежо такая же, как я сама, и она меня понимает. Не смотри на меня так, Александр, сейчас уже XX век. И она не какая-нибудь деревенская повивальная бабка. Пусть она и женщина, но она специалист. Она консультирует в госпитале королевы Шарлотты. Ну, раньше консультировала. Сейчас она работает в больнице в Свиндоне и ведет собственную частную практику. И главное различие между ней и мистером Данвуди заключается в том, что у нее у самой есть ребенок. Даже два. Одного она рожала традиционным способом, а второго по-новому. И она говорит, что безусловно предпочитает современный подход. А она знает, что говорит и почему. К тому же она много занималась психологической профилактикой, самоконтролем процесса родов,
— Господи, Вирджиния, только не надо этого рассчитанного на дешевый эффект американского жаргона…
— Это не американский жаргон и не трескучие фразы, Александр, и самое большее, что от тебя требуется, это выслушать меня и постараться понять, что я чувствую. Я это все делаю только для тебя, если ты помнишь, но у меня складывается сильное впечатление, что тебе совершенно наплевать на мои чувства и страхи.
— Не говори чепухи.
— Это не чепуха. Я просто не понимаю, почему ты не хочешь согласиться. Я прошу не так уж много. Я хочу родить своего ребенка в Хартесте, в привычной для меня обстановке, и Лидия Пежо готова мне в этом помочь, принять у меня там роды и проследить за тем, чтобы я была к ним должным образом подготовлена.
— Вирджиния, я просто не хочу, чтобы ты там рожала. Извини. Хорошо, пусть тобой занимается эта женщина, если тебе так нужно, при условии, что я смогу убедиться в ее должной квалификации, но я не хочу, чтобы ты рожала в Хартесте.
— Ну почему нет? По-моему, тебе эта идея должна быть ближе и понятнее, чем кому бы то ни было. Я уверена, что все лорды Кейтерхэмы, вплоть до самого последнего времени, появлялись на свет именно там. Еще даже десять или двадцать лет назад.
— Не спорю. Но мне эта идея не нравится. Я понимаю, это звучит странно, но я не нахожу в ней ничего привлекательного.
— Александр, тебе не обязательно при этом присутствовать. Если не хочешь, тебе не обязательно даже быть в имении. Да даже и в стране. И потом, дом большой, так что никаких моих криков или воплей ты и не услышишь.
— Не в этом дело. Я просто предпочитаю, чтобы ты рожала ребенка в больнице.
— Александр, — в голосе Вирджинии появилась какая-то странная нотка, — или я буду рожать в Хартесте, или я не стану рожать этого ребенка вообще.
— О господи! — застонал Александр, и Энджи услышала, как затрещали полы, когда он начал ходить взад-вперед по комнате; она молниеносно сбежала вниз по лестнице. Она была уже внизу и открывала дверь в их офис, когда Александр прокричал: — Хорошо, рожай этого проклятого ребенка в Хартесте. Но не вини потом меня, если что-то выйдет не так и тебе придется повторять все снова, и снова, и снова!
— Энджи? Это Вирджиния. Извини, но я очень коротко. Мне хотелось, чтобы ты узнала самой первой. У меня родился ребенок. Полчаса назад. Все прошло великолепно. Да, немножко преждевременно, дней на десять раньше, чем должно было, я знаю. Но с ней все в порядке. Шесть фунтов. Она красавица. Настоящая красавица. Что? Нет, ни капельки не расстроена, что девочка. И все так легко прошло, я готова повторить снова хоть десять раз. Что? Нет, он отправился на верховую прогулку. Он еще даже ничего не знает. Я проснулась, и вдруг у меня началось, я сказала Александру, чтобы он позвонил миссис Пежо, она жила тут, в гостинице «Лодж», и когда она приехала, Александр сказал, что, раз она здесь, он, пожалуй, на время исчезнет, и примерно через полчаса после этого родилась малышка, как будто просто выскользнула из меня наружу, и все. Этот новый метод прямо изумителен. Абсолютно без всяких трудностей, почти без боли, только надо очень сильно стараться. Я даже улыбалась, когда она появлялась на свет. Ой, да, ее зовут Георгина. Очень, очень длинненькая и тощая. И совершенно не похожа ни на кого из нашей семьи. Послушай, мне хочется, чтобы ты меня навестила как можно раньше. Обещай, что приедешь. Я попрошу Александра встретить тебя на станции или даже привезти прямо из Лондона. Ой, Энджи, я так счастлива! А теперь мне надо позвонить маме. И знаешь, что самое приятное? Я все-таки обскакала Мэри Роуз. У нее ребенок должен родиться где-то на этой неделе, и я боялась, что она родит первой и опять начнет хвастаться. Энджи, дорогая, до свидания, увидимся через несколько дней!
Десять дней спустя Энджи приехала в Хартест; стояла ранняя весна, день был изумительный; дневным поездом, который шел с вокзала Паддингтон, она доехала до Свиндона и теперь, с огромным букетом лилий и бутылкой шампанского в руках, стояла возле станции и неуверенно оглядывалась по сторонам, высматривая шофера, который, как ей сказали, обязательно ее встретит; тут-то она и услышала громкий гудок и увидела на противоположной стороне маленькой пристанционной площади довольно старый «бентли», за рулем которого сидел сияющий Александр. Он вышел из машины, радостно обнял ее, потом открыл другую дверцу и подержал, помогая ей сесть; одет он был очень необычно, Энджи никогда еще не видела его в таком облачении — коричневые брюки из рубчатого плиса, клетчатая рубашка и темно-синяя шерстяная фуфайка; светлые волосы его были растрепаны, и выглядел он не тем внутренне напряженным человеком, что приезжал к ним на Итон-плейс, а совсем другим — он улыбался, держался непринужденно и, казалось, помолодел не меньше чем лет на пять.