Греховные радости
Шрифт:
Лидия в этот момент писала направление к сестре; она остановилась, встревоженно подняла глаза на Георгину, потом начала писать дальше.
— Ну что ж. Решать, разумеется, вам. Но обдумайте все как следует, хорошо? Подумайте обо всех последствиях. Очень тщательно. И через несколько дней опять приходите ко мне. Что бы вы ни решили, вам нужна будет медицинская помощь. Так дальше продолжать нельзя.
— Конечно. Конечно, нельзя. Я даже… — Она вдруг вскочила. — Ой, извините, можно мне воспользоваться вашим туалетом?
Выйдя
Уже дома Георгина спросила:
— Можно я зайду к тебе? Поговорить?
— Конечно можно. Я поставлю чайник.
— Чудесно. Совсем слабый чай, если можно. Надеюсь, от такого меня не вытошнит.
— Ну так вот, — заявила она, опускаясь в Нянино кресло-качалку и с довольным видом складывая руки у себя на животе, — я беременна. — Всю ее переполняла радость; Георгина улыбнулась Няне, чувствуя себя невероятно счастливой.
— Да, тут уж ничего не поделаешь, — ответила Няня.
— Вот именно, а я и не хочу ничего делать. Спасибо тебе, Няня, за то, что ты сразу поняла, в чем дело. Не знаю, что бы я без тебя делала. Наверное, разродилась бы в гостях у бабушки прямо на Рождество.
— Здравым смыслом ты никогда не отличалась, это уж верно, — проговорила Няня.
— Я знаю. Но ведь это же прекрасно, правда?
— Нет, — возразила Няня, — я бы так не сказала.
— Нет, прекрасно. Я так рада, сказать тебе не могу.
— Георгина, — начала Няня, и на этот раз испытанное ею потрясение подвигло ее на совершенно обычную в подобных случаях реакцию, — Георгина, ты говоришь чепуху. Ну как, интересно, ты можешь быть рада? И чему? Должен же быть у тебя какой-то здравый смысл. Что ты собираешься делать дальше?
— Разумеется, рожать этого ребенка. Я тебе не могу передать, какие изумительные чувства я сейчас испытываю из-за него, Няня. Хотя, конечно, мне и очень плохо. Но я страшно счастливая, просто жуть какая счастливая.
— Георгина, тебе нельзя оставлять ребенка. Нельзя. Это убьет твоего отца.
— А мне кажется, — возразила Георгина, — что ничего подобного, а вот мне будет намного лучше. — Она прямо, не отводя взгляда, смотрела на Няню. — Послушай, мне не очень хочется обо всем этом говорить, мне это противно, но, может быть, тогда ты меня поймешь. Поймешь, что и почему я чувствую. Это касается… мамы. Понимаешь ли, мы… то есть папа… о господи, даже и не знаю, как тебе сказать…
Няня взглянула на нее, и Георгина вдруг почувствовала, что между ними двумя не осталось больше никаких секретов.
— Я все знаю, Георгина, — произнесла Няня.
Георгина почувствовала себя так, словно ей сказали, что мир стал вращаться в обратную сторону. Долгое время она молчала, не в силах произнести
— Откуда ты знаешь? — выдохнула она наконец.
— Я много чего знаю, — ответила Няня.
— Да… но… — Георгина развела руками, не в состоянии поверить услышанному. Она могла заподозрить в таком знании кого угодно, но уж только не Няню с ее нравственной непоколебимостью, крайне щепетильным отношением ко всему, с ее преданностью Вирджинии. — Но, Няня, ты же так любила маму. Не желала никогда слушать ни одного худого слова в ее адрес.
— И правильно. — Няня взяла отложенное вязанье и принялась быстро-быстро вязать. На Георгину она не смотрела. — Я была твоей маме подругой. Ей было очень одиноко.
— Но, Няня, ты же когда-то и за папой ухаживала, воспитывала его, ты ведь его наверняка любила.
— Да, любила. Я их обоих любила.
— Но, Няня… — Георгину внезапно осенила мысль, и с этой мыслью пришло чувство облегчения. — Если ты все знала, то, может быть, ты сможешь объяснить. Мы не знаем, ни Шарлотта, ни я, почему… папа не хочет говорить об этом…
— И правильно, что не хочет, — строго, почти официально проговорила Няня. — А почему он должен об этом говорить?
— Потому что мы… — Она чуть было не сказала «его дети», но остановилась и смолкла.
— Такие вопросы обсуждают со взрослыми, — сказала Няня, — а не с детьми.
— Няня, мы не дети. И мы должны знать.
— Ничего вы не должны, — возразила Няня. — Вам хочется узнать. Ты забыла то, что я тебе много раз говорила, Георгина: между тем, что должны, и тем, что хочется, есть большая разница.
— Я считаю, что мы должны знать.
— Я тебе все равно не могу ничего рассказать. Я обещала твоей матери, что никогда никому не скажу.
— Но мы же все равно знаем, Няня.
— Не больше, чем вы должны знать. И кстати, откуда это вы узнали? И когда? Надо вам было мне об этом сказать.
— Ну… до Шарлотты дошли какие-то сплетни. Она это услышала от Тоби Лейвенхэма. Спросила папу, и папа сказал, что это правда. Это было незадолго до того, как погибла мама.
— Я всегда не любила этого мальчишку, — заявила Няня. — Очень уж у него манеры гладкие. А отец сказал только то, что это правда? И ничего больше?
— Ничего.
— Правильно сделал.
— Няня!
Няня посмотрела на Георгину, и выражение ее лица вдруг смягчилось.
— Тебе, наверно, тяжело было это узнать. Жаль мне тебя. Я часто говорила ее светлости, что она сама должна вам все рассказать. Она говорила, что обязательно так сделает, как только вы станете постарше.
— Но не сделала, — с легкой горечью в голосе произнесла Георгина, — а как только мы узнали сами, ее не стало.
Она заплакала и ткнулась лицом Няне в колени; Няня отложила вязанье и стала нежно гладить ее по голове.