Грешник
Шрифт:
— Не думаю, что смогу это сделать, — сказал я.
Джереми не спросил, что именно. Он просто провел по краю пыльного старого мустанга, тонущего в вечернем солнце. Колибри, которую я видел ранее, кружила снова. Она задержалась возле роз, но это было не то, что она искала.
— Я не думаю, что смогу снова отправиться в тур. Не думаю, что смогу принять это.
Он не ответил сразу же. Он взобрался на капот старого мустанга и уселся по-турецки. Ступни его босых ног были очень грязными. Он щелкнул своим браслетом с коноплей.
— Мы
— О чем еще мне говорить?
Он сказал:
— Ты не можешь отправиться в тур? Или быть собой?
Я посмотрел на траву в конце крохотного, выжженного солнцем дворика. На гравии и земле были следы шин. Стар забрала пикап вместе с моим телефоном внутри него. Или, может быть, не забрала. Может, Джереми дал ей ключи.
— Коул, я думаю, мы должны поговорить об этом.
— Ты не хочешь знать, Джереми. Действительно не хочешь.
— Вообще-то, думаю, я уже знаю.
Я уставился на темную улицу. Далеко-далеко вниз по улице маленький мальчик катался на выцветшем голубом велосипеде. Каким безопасным местом казался этот район. Каким-то образом он был более калифорнийским, чем остальная часть Л.А… Более естественным. Как будто сухая штукатурка, выцветшие деревянные домики и покрыты пылью машины были медленно принесены сюда из-за сухого горизонта поколениями землетрясений. Не то чтобы он нравился мне больше остальной части Лос-Анджелеса. Просто создавалось впечатление, будто потребовалось меньше работы, чтобы он выглядел именно так. Он походил на место, в котором трудно понять, у тебя выходной или ты постарел. Он походил на место, в котором ночью темно.
Джереми сказал:
— Знаешь, что в этом плохого? То, что ты делаешь это в одиночестве. То, что ты закрываешься в ванной. Дело не в том, что ты делаешь. А в том, что держишь это в секрете. Это единственное, что ты делаешь, когда расстроен.
Я не двигался. Просто продолжал пялиться на маленького мальчика, нарезавшего неровные круги на краю его короткой дороги. Я чувствовал, будто мир смял меня, словно бумагу. Даже если бы я смог выбраться, лист уже не расправить — он всегда будет помятым.
— Есть и другие способы быть несчастным, Коул. Есть способы получше, чем справляться с этим просто отключив свой мозг.
Мой голос был жестче, чем я ожидал.
— Я пытался.
— Нет, ты был счастлив. До сих пор тебе не нужно было пытаться.
Я не ответил. Не было смысла спорить. Он знал меня так же хорошо, как и я сам. Он играл на басу мои мысли три альбома.
— Виктор мертв, — сказал я.
— Я знаю. Догадался.
— Это моя вина. Целиком. Я втянул его в это.
— Виктор сам втянул себя в это, — сказал Джереми. — Мы все были парнишками из Нью-Йорка. Я не последовал за тобой ни в какую кроличью нору. Виктор бы пошел и без тебя.
Я не верил этому. Я умел убеждать.
— Как ты это делаешь? — спросил я.
— Я просто живу, Коул. Я не отключаю свои мысли. Я справляюсь с херней, когда она случается, и это проходит. Если ты не будешь думать об этом, оно останется навсегда.
Я закрыл глаза. Я все еще слышал, как маленький мальчик катается на
— Я всегда думал, что ты будешь тем, кто умрет, — сказал Джереми. — Я продолжал думать, что однажды мне позвонят, когда я буду спать. Или я зайду к тебе в комнату перед концертом и будет уже слишком поздно. Или же…
Он остановился, а когда я повернулся к нему, все еще сидящему по-турецки на капоте Мустанга, его глаза блестели. Он моргнул и две слезы скатились по его лицу — быстрые и блестящие как ртуть.
Возможно, это одновременно было лучшим и худшим, что я чувствовал в своей жизни. Я не знал, что сказать. Прости? Я не хотел ранить кого-либо еще?
— Никто не говорил мне, что это будет так тяжело, — сказал я.
— Почему для тебя все сложнее?
Я покачал головой. Я даже не знал, действительно ли все было сложнее для меня, или же я просто был бракованным. Я вытер нос рукой и указал на Мустанг под Джереми.
— Вот это вещь, — сказал я.
— Ага, — сказал Джереми совершенно другим голосом. — Он шел вместе с домом. Был еще компактор для мусора, но Стар сломала его.
Мы оба вздохнули.
— А вот и она, — сказал Джереми, когда его пикап появился на вершине холма. Он затормозил возле маленького мальчика, и паренек подошел, чтобы поговорить со Стар через окно со стороны водителя. Я увидел ее длинную загорелую руку, свисающую на дверь пикапа, на ее запястье болтались браслеты, по обе стороны от ее лица спадали пряди волос, и я увидел. как парнишка на своем выцветшем велосипеде наклонился, чтобы поговорить с ней, его волосы были взлохмачены. И неожиданно меня охватила ностальгия по прошлому, которое не было моим.
Я просто хотел быть счастливым. Я просто хотел что-то создать.
— Ты должен избавиться от этого, — наконец сказал Джереми. — Иначе это всегда будет одним из вариантов. Ты действительно собираешься с этим завязать, или же это всегда будет выходом, когда дела идут плохо.
Пикап затормозил возле нас. Стар припарковала его и и наклонилась, чтобы посмотреть на меня через открытое окно со стороны пассажира. Она слабо мне улыбнулась.
— Ты выбрал жизнь, пока меня не было?
Я сказал:
— Конечно.
Джереми спросил:
— Так ли это?
Смотреть ему в лицо было по-хорошему больно.
— Да.
Глава 42
ИЗАБЕЛ •
В ту ночь я прибыла в дом Сьерры вместе со своим леденящим взглядом и убийственными губами.
Время развлечений.
На мне было белое плате из винила или кожи — не могу сказать, в чем разница; кто вообще может? В любом случае, если кто-то удосужится задуматься об этом — значит, я надела его неправильно. Я всегда обувала белые босоножки на огромном белом каблуке. Единственный цвет в моем наряде был на моих устрашающих губах. Никто не скажет, что я не предупреждала.