Грешник

Резник Юлия

– Почему?
– пальчики Наташи очертили его бицепс, прошлись по контуру татуировки.

– Я служил в одном секретном подразделении. Оно было настолько засекреченным, что... Не знаю, как тебе объяснить. Таких групп три на всю страну было. А нас, по отдельности, как будто не было, понимаешь?

– Чем вы занимались?

– Всем понемножку. Разведкой, проведением диверсионных мероприятий, штурмовых и поисково-спасательных операций, например, освобождением заложников. Если какой-то серьезный военный замес, мы прикрывали основные силы армии. Отвечали

за наведение артиллерийского огня, обеспечивали связь в районах боевых действий. Да много всего...

Наташа сглотнула. Он говорил такие страшные вещи. Говорил обыденно, не превознося себя. Не кичась. Озвучивал голые факты, которые вряд ли вот так, запросто, кому-то рассказывал. А она... ничуть не была удивлена. Как будто всегда это знала. Впрочем, так, наверное, и было. Исходило от него что-то такое... мощное. Не бывает на пустом месте такого. Это опыт. Может быть, даже опыт за гранью. Пальцы наткнулись на чуть вмятую точку. И будто холодом обожгло. Дрожь пронеслась по телу.

– Эй, что такое?

– Тебя могли убить...

И накрывает. Затаскивает в пучину волной...

– Нет. Никогда.

– Почему? Почему ты так в этом уверен?

– Потому что я не для этого родился, глу...

Он хотел сказать «глупая», но оборвал себя, опасаясь её обидеть. Но она не была глупой и сразу это все поняла. Улыбнулась такой деликатности. Ну, и кто из них глупый? Он, потому что боялся ее обидеть там, где ей обижаться и в голову бы не пришло? В конце концов, это правда. По сравнению с ним - она глупенькая малышка. Но почему-то впервые в жизни её это нисколько не покоробило. Напротив. Грудь раздувала гордость. Что её выбрал такой мужчина!

– А для чего?
– спросила, не в силах вернуть на лицо серьезность.

– Чтобы быть с тобой.

Наташа приподнялась. Широко распахнула глаза и уставилась на Глеба. Ее начинало потряхивать. Как будто внутри один за другим волной пронеслась серия крошечных взрывов. Она открывала и закрывала рот, в котором вмиг пересохло. Сердце колотилось, как сумасшедшее, отдавая звоном в ушах. Мучительная нежность прокатилась телом.

Наташа разрывалась между любовью к одному мужчине и чувством долга к другому. Ей хотелось кричать. Не столько от собственной боли, сколько от той, что невольно причиняет ему... Тому, кого она так сильно любила.

В животе шевельнулась малышка. Глеб улыбнулся. Прижал ладонь. Он просил просто быть в его жизни. Но... насколько это правильно? Быть... предъявлять права, когда сама ты принадлежишь другому. А если нет - как без него жить? Немыслимо. Страшно... Так страшно, что умереть хочется, стоит только представить жизнь без него. Жизнь, в которой не ждешь его после работы, не сидишь рядом с ним у телевизора, или не наблюдаешь за тем, как он строит для нее дом... Жизнь, в которой он - все для неё. Всё... вообще.

– Кирилл не плохой, - повторила зачем-то. Может бьггь, убеждая себя, что поступает правильно, - ты сейчас столкнулся с не самой его красивой стороной, я понимаю... Но он не плохой. Просто... запутался, наверное.

– Наверное, -

согласился Громов, хотя его голос прозвучал не то, чтобы уверенно.

– Мы поженились, когда у меня умерла мама. Иначе... вряд ли бы я решилась на этот шаг. А тогда просто не знала, как мне жить. Я, наверное, за него, как за спасательный круг ухватилась. Кирилл вообще очень добрый. Веселый. Мне с ним было легко... Не так, как с тобой, но легче, чем со всеми остальными. Он очень меня поддержал в то время. Я ему за это всегда буду благодарна. Однажды... он просидел возле меня три дня. Когда я ветрянкой заболела. Представляешь? Даже на работу не ходил. Делал бульон из ролтона и поил меня с ложечки. Заставлял пить лекарства и мазал меня зеленкой. Я была похожа на пришельца...

Наташа долго говорила. Рассказывала истории из жизни Кирилла. Как будто знакомила Глеба с ним. Или оправдывала собственное намерение оставаться с мужем столько, сколько это потребуется, хотя оправдываться-то и не нужно было. Её идеальный мужчина и так все понимал.

А потом она уснула. В его сильных руках, уткнувшись носом в колючую щеку. И спала долго, крепко - впервые за долгое время. Наташа даже не слышала, как шевелилась малышка, и, на удивление, не бегала в туалет.

Утро ворвалось в их жизни громкой телефонной трелью.

Громов улыбнулся Наташе глазами, освободил руку и нашарил на тумбочке телефон. Свел брови в одну линию. Прижал трубку к уху, а свободной рукой погладил ее по теплой со сна щеке. День, который они себе позволили, подходил к концу. Они еще цеплялась за отголоски прошлого, а оно ускользало сквозь пальцы, и не оставалось ничего. Лишь память.

– Да, Лара... Как... Очнулся? Мы едем!

Он отложил телефон и так на нее посмотрел...

– Кириллу лучше? Он пришел в себя?

Наташа заплакала, того не замечая. Не зная даже, от чего... Чувства смешались в странный коктейль. В нем и облегчение, и надежда, и страх...

– Пришел...
– просипел Громов.

Наташа вцепилась в его руку. Сжала, что есть сил. От избытка эмоций ее вновь стало потряхивать. Она не справлялась. Летела в пропасть на оглушительной скорости. В ушах гудело, как будто она между двух движущихся товарняков стояла. И этот грохот все нарастал. Наташа терпеть не могла громкие звуки. Она обхватила голову, прячась от них. Но ведь звук шел не извне. Он звенел в ее голове, все громче и громче...

– Наташа! Наташа! Я здесь. Я здесь, маленькая! Все хорошо! Ты слышишь меня? Ну же! Посмотри... Посмотри не меня! Все хорошо... Хорошо!

Кажется, ее подхватили на руку и куда-то понесли. В кухню? Она не понимала. Она то ли плакала, то ли скулила, то ли мычала в голос. И жадно, сопровождая процесс громким хрипом, глотала воздух. И падала, все глубже падала в пугающую неизвестность.

Кажется, он посадил ее себе на колени.

– Как сделать, чтобы это прошло?
– Она не знала! Не знала... Смотрела на него безумными глазами и нервно трясла головой.
– Что делала мама? Что делала твоя мама, когда ты волновалась?!