Грешные ангелы
Шрифт:
— Подводишь коллектив! Пренебрегаешь доверием товарищей! Уклоняешься от участия в политическом, слышишь, мероприятии! — летело мне вслед.
Кажется, только тут я уловил серьезность угрозы. И струхнул, не стану скрывать. С политикой было лучше не связываться. И я страшно разозлился. Наверное, к лучшему: когда человек делается злым, голова работает яснее.
— Уклоняюсь? — заорал я в полный голос. — От политики уклоняюсь?! Так? Пошли в райком! Пошли, и пусть мне там скажут, «дорогой товарищ мастер», что за политику делают твои дурацкие приветствия! Кому они нужны?! —
— Идем в райком!
— Ну ладно, ладно… будем играть в тихие игры, — сказал он ворчливо. — Не надо произносить лишних слов, Абаза.
И тут я понял: победа за мной.
Но радость была недолгой. Одержать верх в малюсеньком жизненном эпизоде, в штучной, так сказать, ситуации еще не означает подняться на высоту.
Мои отношения с учительницей химии, деликатно выражаясь, складывались не самым лучшим образом. Химичка постоянно награждала меня тройками, без конца иронизировала и злопыхательствовала по моему адресу. Так, во всяком случае, мне представлялось.
Одержав победу над Венькой, я возомнил, что и с Антониной Дмитриевной справлюсь без особого труда. Мне вовсе не казалось, что я заношусь или хамлю учительнице, я искренне полагал, что всего лишь даю ей понять — перед вами человек, личность, и вы обязаны с этим считаться.
Старался я не один день и дождался — Антонина Дмитриевна велела мне остаться после уроков. Она выдержала меня минут десять в пустом классе, видно, давая время обдумать положение и сосредоточиться, а потом спросила холодно и четко:
— Что происходит, Абаза, тебе не нравится химия? Тебе трудно дается материал?
— Почему не нравится? Химия — наука будущего… И это забавно — наливать и переливать, особенно когда окрашивается… И взорваться может.
— Так в чем же тогда дело, Абаза, если предмет тебя интересует?
— Предмет мне нравится. Только вы, Антонина Дмитриевна, не совсем мне нравитесь… — Я намеревался тут же разъяснить, что именно мешает ей быть на высоте, но Антонина Дмитриевна слушать меня почему-то не пожелала, встала и ушла.
В результате, в какой уже раз и не знаю, я очутился в директорском кабинете.
Светлая коробочка почти без мебели — только стол и два жестких стула, — китайская роза в зеленой кадке и аспарагусы, развешанные в оконном проеме, на этот раз не подействовали успокаивающе. В животе сосало.
За столом седеющая, идеально невозмутимая Александра Гаврииловна. Она посмотрела на меня как-то мельком, вскользь и сказала коротко:
— Ну?
К этой встрече я готовился. И Александра Гаврииловна получила об Антонине Дмитриевне самую уничижительную мою характеристику: необъективное отношение к ученикам — первый грех, вспыльчивый характер — второй, язвительная манера обращения — третий, громадное самомнение по всем вопросам… Обвинения ширились и набирали силу. Каждое подтверждалось неоспоримым, весомым, свежайшим примером.
Александра Гаврииловна непроницаемо молчала. А я, не переставая говорить, гадал: клюет или не клюет? Покончив с главными грехами —
И тут Александра Гаврииловна в первый раз перебила меня:
— Ты знаешь, Коля, при таком отношении я бы не посоветовала тебе жениться на Антонине Дмитриевне, только скажи, а химия здесь при чем? Все, что ты приписываешь Осевой, не основание для ее увольнения. Педагог она знающий, учитель опытный.
И я был сражен.
Мне сделалось невероятно смешно при упоминании о женитьбе. Куда только весь обличительный запал девался.
Точно уловив это мгновение, Александра Гаврииловна сказала задумчиво:
— Пойди в библиотеку, Коля, и посмотри энциклопедию на «К». Подумай хорошенько, что такое компромисс. Не проживешь иначе… своротишь себе шею, Коля…
Увы, я не могу пойти сегодня к Александре Гаврииловне — она давно умерла, мне некому сказать: а я прожил! Если не совсем, то почти бескомпромиссно, ей-ей, прожил…
35
Старший пионервожатый Венька исчез из школы бесшумно, бесследно и вроде совершенно беспричинно: размахивал руками, суетился, создавая видимость буйной деятельности, а потом враз испарился. Никогда больше судьба не сталкивала меня с Венькой, но вот загадка человеческой души — вспоминаю я этого Веньку всю жизнь. Может, потому, что он остался в памяти символом гигантского болтуна?
На смену Веньке прислали Лену, добродушную, простоватую — во всяком случае, такой она показалась при первом знакомстве. И говорила не очень складно, и смущалась легко, и совершенно не выдерживала прямого нахального взгляда — в упор: краснела и отворачивалась.
При первом знакомстве с Леной мы почему-то безо всяких на то особых причин и поводов ужасно расхвастались… Наверное, хотелось поразить новую пионервожатую: знай, мол, наших — мы народ отчаянный!
Начал Сашка Бесюгин. Заявил, будто он на спор выпил всего полтора стакана воды за… неделю. И жив!
Тут же его перебил Митька Фортунатов:
— Врешь! Без воды человек может только три дня прожить. И вообще не в том суть! Вот мы с Михой, старшим братом, и пили, и ели, но, не останавливаясь, прошли сорок семь километров! Понятно? Попробуй, варежка!
Мне ничего подходящего вспомнить не удавалось, но отставать тоже не хотелось. Я сказал: не в воде и не в пройденных якобы километрах самое главное, а в характере! У кого характер настоящий есть, тот все сможет, а у кого характера нет, тот только языком…
Кажется, мои слова произвели на Лену нужное впечатление. Она даже улыбнулась. И не всем, а мне улыбнулась. Я всегда это чувствую… Но сначала Лена сказала всем:
— Так, может, проведем состязание… или, проще сказать, поспорим: у кого характер крепче, то есть у кого он самый сильный? — И она стала придумывать условия невиданного и неслыханного в нашей школе соревнования.