Гриб на краю света. О возможности жизни на руинах капитализма

Цзин Анна Лёвенхаупт

Грибов я вам предложить не могу, однако надеюсь, что вы вместе со мной насладитесь «осенним ароматом», воспетым в стихотворении, с которого начинается пролог. Это запах мацутакэ – душистых лесных грибов, высоко ценимых в Японии. Мацутакэ зачинают осень, за это их и любят. От их запаха пробуждается печаль утраты легкодоступных летних богатств, и этот же дух напоминает о яркой красочности и обостренных чувствах осенней поры. Такая чувствительность потребуется, когда завершится беззаботное лето мирового прогресса: осенний аромат ведет меня к обыденной жизни, где нет никаких гарантий. Эта книга – не критика грез о модернизации и прогрессе, предлагавших в ХХ веке ви'дение устойчивости: многие аналитики развеяли эти грезы и до меня. Я же осмысляю воображаемые испытания в жизни без подпорок, что позволяли нам, всем вместе, считать, будто мы знаем, куда идем. Если поддаться грибному притяжению,

мацутакэ способны отправить нас в пространство любопытства, которое, на мой взгляд, есть первое условие совместного выживания в смутные времена.

Вот как представлено такое испытание в одной радикальной брошюре:

Призрак, которого многие стараются не замечать, есть простое понимание: мир не будет «спасен». […] Если мы не верим в некую общемировую революционную фигуру, значит, обязаны жить (как, на самом деле, и должны были всегда) в настоящем [9] .

Говорят, когда в 1945 году ядерная бомба уничтожила Хиросиму, первым, что пробилось на выжженной земле, оказался гриб мацутакэ [10] .

9

Desert (Stac an Armin Press, 2011). Р. 6, 78.

10

Первыми эту историю рассказали мне китайские торговцы мацутакэ, но я сочла ее местной легендой, однако некий ученый, получивший образование в Японии, подтвердил, что эта история мелькала в японских газетах еще в 1990-е. Я ее пока не обнаружила. И все же, поскольку бомбардировка произошла в августе, по времени она совпадает с сезоном мацутакэ. Насколько радиоактивными были те грибы – по-прежнему загадка. Один японский ученый сказал мне, что собирался исследовать радиоактивность хиросимских мацутакэ, но власти велели ему держаться от этой темы подальше. Американская бомба взорвалась более чем в полукилометре над городом, а потому официально считается, что радиоактивность втянуло в мировую систему ветров и местное загрязнение незначительно.

Покорение атома стало пиком человеческих мечтаний о власти над природой. И оно же оказалось началом конца этих мечтаний. Бомба в Хиросиме все изменила. Внезапно мы осознали, что людям по силам лишить эту планету самой возможности жизни – намеренно ли, нечаянно ли. Это осознание лишь укрепилось, когда мы узнали о загрязнении окружающей среды, массовом вымирании биологических видов и изменениях климата. Нынешняя «прекарность наполовину» – судьба планеты: с какими человеческими вмешательствами в природу мы способны сосуществовать? Что бы там ни говорили об устойчивом развитии, какова вероятность того, что мы сумеем передать пригодное для жизни пространство нашим многовидовым наследникам?

Бомбардировка Хиросимы вскрыла и вторую сторону сегодняшней неустойчивости: неожиданную противоречивость послевоенного развития. Война завершилась, и модернизация, подкрепленная американскими бомбами, виделась многообещающей. Всем на пользу. Движение к будущему представлялось вполне понятным – а нынче что же? С одной стороны, нет в мире такого места, которого не коснулась бы мировая политическая экономика, основанная на послевоенном аппарате развития. С другой – пусть даже перспективы развития все еще манят нас, мы, похоже, растеряли средства для этого развития. Модернизация, казалось бы, должна была насытить мир (и коммунистический, и капиталистический) рабочими местами – более того, обеспечить «стандартную занятость», с устойчивым заработком и льготами. В наши дни такая работа – редкость, большинство людей полагается на куда менее постоянные источники дохода. Парадокс нашего времени: все надеются на капитализм, но почти ни у кого нет так называемой постоянной работы.

Жить в годину смуты требует куда больше, чем нападки на тех, кто нас в эту смуту вверг (хотя, думается, и это полезно, я не возражаю). Можно было бы оглядеться по сторонам и заметить этот странный новый мир – и напрячь фантазию, чтобы схватить его очертания. И вот тут-то грибы приходят нам на выручку. Стремление мацутакэ пробиться и на выжженной земле дает нам возможность исследовать руины, ставшие домом для всех нас.

Мацутакэ – дикорастущий гриб, обитающий в лесах, которых коснулась рука человека. Подобно крысам, енотам

и тараканам, эти грибы готовы терпеть кое-какие экологические безобразия, учиненные человечеством. Но мацутакэ – не вредители: это ценный гурманский продукт – по крайней мере в Японии, где из-за цен на них иногда выходит, что это самые дорогие грибы на планете. Благодаря их способности питать деревья, мацутакэ помогают лесам расти и в бедственных условиях. Пути мацутакэ подсказывают нам возможности сосуществования в обстоятельствах экологических неурядиц. Это не повод все портить и дальше. И все же мацутакэ являют нам одну из разновидностей сотруднического выживания.

Мацутакэ высвечивают и трещины в мировой политической экономике. За последние 30 лет мацутакэ стали общемировым товаром, их собирают в лесах по всему северному полушарию и везут свежими в Японию. Многие охотники на мацутакэ – перемещенные и разрозненные культурные меньшинства. На Тихоокеанском северо-западе США, к примеру, большинство коммерческих сборщиков мацутакэ – беженцы из Лаоса и Камбоджи. Из-за высоких цен мацутакэ вносят заметный вклад в доходы людей, где бы эти грибы ни собирали, и даже поддерживают культурное возрождение.

Торговля мацутакэ, однако, едва ли ведет к развитию грез ХХ века. Большинство сборщиков, с которыми мне довелось беседовать, делится кошмарными историями бесприютности и утрат. Коммерческое собирательство оказывается куда лучшим способом выживать для тех, кому больше нечем зарабатывать на хлеб. Но что же это все-таки за экономика? Сборщики грибов работают на себя, никакие компании их не нанимают. Нет у них ни зарплат, ни льгот – собиратели просто продают, что нашли. Бывают годы, когда грибов мало или нет вовсе, и грибники сидят без доходов. Коммерческое собирательство лесных грибов – ярчайший пример прекарного образа жизни, без всяких гарантий.

Эта книга рассматривает историю прекарного образа жизни в прекарных условиях, отслеживая торговлю и экологию мацутакэ. В каждом случае мне открывалась лоскутность – мозаика бессрочной путаницы переплетенных жизненных путей, где каждый ведет к очередной мозаике временны'х ритмов и пространственных взаимоотношений. Я считаю, что лишь признание нынешней неясности как всепланетной позволит нам осознать, что таково положение дел в нашем мире. Покуда авторитетные оценки требуют исходить из роста, экспертам не разглядеть разнородности пространства и времени, даже там, где это очевидно простым участникам и наблюдателям. И все же теории неоднородности по-прежнему существуют лишь в зачатке. Постичь мозаичность и непредсказуемость, связанные с нашим текущим положением, можно, заново открыв врата воображения. Задача книги – содействовать в этом, и грибы нам в помощь.

О торговле. Капитализм сообщает современной торговле ее ограничения и возможности. Вместе с тем, идя по стопам Маркса, изучавшие капитализм в ХХ веке воспринимали прогресс так, что видели одно лишь могучее течение, а все остальное в расчет не принимали. Эта книга показывает, как можно изучать капитализм без таких вот ущербных установок – сочетая пристальное внимание к миру во всей его неопределенности с вопросами о том, как именно прирастает материальное благосостояние. Как бы выглядел капитализм, если не воспринимать экономический рост как данность? Выглядел бы он лоскутно: накопление капитала возможно, потому что капиталу свойственно производить стоимость без всякого плана, то есть рывками.

Об экологии. Представление о прогрессивной человеческой власти породило в гуманитариях видение природы как романтического пространства антимодернизма [11] . Меж тем для ученых ХХ века прогресс естественным образом сформировал изучение ландшафтов. Допущение об экономической экспансии проникло и в формулировки популяционной биологии. Новые веяния в экологии позволили мыслить иначе – во внимание приняли межвидовые взаимодействия и истории их нарушений. Ныне, во времена сниженных ожиданий, я ищу природные пространства, основанные на нарушениях, где многие биологические виды иногда обитают вместе, но без союзничества или соперничества.

11

В этой книге я объединяю в понятии «гуманитарий» и тех, кто изучал гуманитарные науки, и тех, кто занимается общественными. Применяя это понятие в противовес «естественнонаучникам», я опираюсь на то, что Ч.П. Сноу именовал «двумя культурами» (Charles Percy Snow, The Two Cultures (1959; London: Cambridge University Press, 2001). В категорию гуманитариев я включаю и тех, кто зовет себя «постгуманитариями».