Грибификация: Легенды Ледовласого
Шрифт:
— Тем не менее, ты услышишь, — сказала изувеченная девушка, — Оно касается лично тебя. Точнее твоей смерти...
Девушка сплюнула на пол кровью, Хрулеев увидел, что у нее выбиты почти все зубы во рту.
— Ты умрешь от пальца, от застрявшего в твоей глотке человеческого пальца. Ты не сможешь дышать, — произнесла по-немецки девушка.
Кто-то вышел из темноты и дал ей пощечину, а потом стал избивать. Стул упал на пол, человек продолжил бить девушку ногами. Кровь брызнула в лицо Хрулееву, а когда он протер рукой глаза, то увидел, что девушка, ее мучитель и стул исчезли.
Хрулеев
— Все, как всегда. Нужна кровавая жертва, — сказал по-немецки человек, в отличие от девушки и мучителя этот был чистокровным немцем, немецкий язык был для него родным.
Немец ударил кого-то ножом, труп упал в черное озеро в центре подземного зала. Из озерца выплеснулась черная вода и затопила помещение, поглотила Хрулеева.
Хрулеев долго плыл среди черной от грязи и гнили воды, а когда выбрался наконец на берег, увидел что он стоит на красивой средневековой набережной. Улицы очень старого европейского города были проложены по берегам медленной реки. Хрулеев прошел по улице, разглядывая витрины магазинов и вывески на домах.
Он свернул на автостоянку и прошел мимо будки охранника и шлагбаума. В одном из припаркованных на автостоянке автомобилей сидел человек, видимо он собирался куда-то ехать. Человек вынул из бардачка пистолет, проверил, заряжен ли он, снял с предохранителя и сунул себе в карман. Хрулеев вдруг увидел сердце человека — оно было черным и гнилым, в нем копошились белесые черви.
— Этот знает. Нужно начать с него, Благодетель, — сказал Хрулеев Грибу.
Гриб не ответил.
Человек в машине вынул из кармана мягкую пачку сигарилл и закурил, Хрулеева обдало банановым дымом. Но сигарилла была отравлена, яд сразу же попал в гнилое сердце человека и оно запульсировало быстро-быстро. Человек достал из кармана вторую пачку сигарилл и некоторое время непонимающе смотрел на две пачки в его собственных руках.
Потом он схватился за сердце, щелкнул замок двери и человек вывалился из машины на асфальт. Горящая сигарилла выпала из его рта и покатилась, распространяя банановую вонь. Человек попытался ползти, но его сердце уже сокращалось последний раз.
— ... need to warn Her Majesty, — пробормотал человек, прежде чем умереть.
Четверо ирландцев бросились пинать его труп. Но уже летели души миллионов убитых и замученных покойным мужчин, женщин и детей. Души налетели на труп человека и стали терзать его. За несколько секунд от трупа не осталось ничего, только след на асфальте от гнилого сердца человека. Хрулеев подобрал отравленную сигариллу и затянулся. Сладкий банановый яд выжег его собственное сердце, и он упал.
Приоткрыв глаза, он увидел черное небо и верхушки сосен, Тотошка лизала ему лицо. Но все очень быстро растаяло, растворилось.
Теперь Хрулееву в лицо дул холодный ветер. Он встал. Над ледяным океаном бушевала метель. Камень и океан, край земли. Снег валил в серые волны. На фьорде стояли друг напротив друга два Хрулеева. Один защищал дочку, он светился, от него исходило тепло. Юля пряталась за его спиной. Второй Хрулеев был тощим, мрачным и истерзанным. На его лбу были выжжены цифры 389. За спиной второго Хрулеева лежала сияющая тьма.
— Это
Наблюдавший эту сцену настоящий Хрулеев схватился за грудину, как будто стреляли в него. Между пальцами из простреленной груди засочилась кровь. Он в очередной раз умер.
Теперь забытье было мучительно долгим, его все куда-то несло сквозь тьму, далеко-далеко.
Открыв глаза, Хрулеев увидел серое бескрайнее небо. Огромные облака неслись слишком стремительно. Чужой, незнакомый мир. Холодный ветер пах разнотравьем.
Хрулеев поднялся на ноги и увидел тундру, поросшую разноцветными травами и мхами. Тундра уходила за горизонт. Ветер, холод и пустота. Где-то далеко брело стадо мамонтов. Хрулеев пошел по тундре, но не обнаружил ничего, кроме воющего ветра.
Иногда еще встречались огромные валуны и старые курганы из круглых камней. Наступила ночь, и Хрулеев убедился, что звезды здесь тоже чужие, незнакомые.
Он шел день и ночь, много лет, он переходил по дну быстрые прозрачные речки и озера, берега которых поросли фиолетовой травой, но так и не встретил никого кроме мамонтов и оленей. Мир был первозданен и пуст. Лишь однажды в полночь, спустя несколько столетий, он наконец увидел огонек.
Но огонек был черной сияющей темнотой. Хрулеев заметил его только потому, что он создавал вокруг себя область тьмы в залитой звездным светом ночной тундре. Хрулеев подошел ближе и увидел, что это старый почерневший очаг, сложенный из круглых камней. Внутри очага горело черное пламя. Тепла он не давал совсем, но Хрулеев засмотрелся на темный огонь.
Потом далеко на горизонте появился другой огонек, светлый и теплый. Огонек колебался и приближался, как будто по тундре кто-то шел с фонарем или факелом. Но вот он уже совсем близко, и Хрулеев рассмотрел, что никакого фонаря у человека нет. Это была девушка, очень красивая, в коротком платье, босая и с распущенными волосами. Она светилась, и от нее исходило тепло.
— Катя... — сказал Хрулеев, но жена положила ему палец на губы.
— Молчи. Я здесь не для этого. Я буду переводчицей.
— Переводчицей?
— Да. Язык, который тебе предстоит услышать, принадлежит женщинам и мертвецам. Я отвечаю обоим этим качествам. Потом я уйду.
— Зачем? Не уходи...
— Чтобы попасть куда нужно, тебе придется пройти через это. Еще раз.
— Через что пройти?
— Обернись! — приказала Катя, указывая пальцем куда-то за спину Хрулеева. Он обернулся и увидел их тесную комнату в коммуналке.
— Нет, — сказал Хрулеев, — Нет...
— Иди, — приказала Катя.
Хрулеев сделал шаг.
Жена сидела на тахте, в руках она держала книжку «Волшебник Изумрудного города»**. Любимая книжка Юли, когда она была совсем маленькой. Но когда их дочка заболела вместе со всеми остальными детьми в мире, жена опять стала читать ей эту книжку, хотя Юля ничего не понимала.
Сейчас Катя пыталась закрыться книжкой как щитом. Наверное, она как раз читала ее Юле, когда все началось. Тотошка как бешеная металась по комнате, скулила и лаяла, не понимая, что происходит, но чувствуя, что творится что-то страшное, неладное.