Грибификация: Легенды Ледовласого
Шрифт:
Человека шатало, и явно не от гашиша, как ефрейтора Ханбекшахова. Лицо и руки человека были залиты кровью, на голове виднелись спутанные окровавленные пряди волос, а на подбородке — остатки седой бороды. На месте одного глаза зияла багровая дыра, в другом глазу у человека лопнули все сосуды. Одежда человека была перемазана кровью вперемешку с синей светящейся субстанцией.
Человек отхаркнул кровь, и на асфальт вместе с красной жижей вывалился зуб. Человек заорал, пойдя почти вплотную к прапорщику:
— Противогазы... Снимите... Кукурузка давно выжгла
Прапорщик отшатнулся, незнакомца вырвало кровью прямо на ОЗК Густопсинова.
Но Казарян уже давно понял, что с противогазами что-то не так. Собрав остатки сил и мужества, сержант развязал тесьму, сорвал с головы резиновое изделие и жадно задышал. Ханбекшахов немедленно последовал примеру Казаряна и тоже снял противогаз. Окровавленный человек торопливо заговорил:
— Уходите. Здесь все мертвы. Кукурузка осела, но она успела... Все мертвы... И вы тоже... Скоро... Передайте... Люди даже не успели проснуться... Они там, в домах... — израненный старик махнул рукой в сторону ближайшей хрущевки, — Я Застоев... Начальник восьмой секции... Протоколы... Передайте...
Человек вдруг заорал нечто нечленораздельное, потом его опять начало рвать кровью вперемешку с собственными зубами. Изо рта в лужу кровавой рвоты вдруг выпал длинный кусок мяса, Казаряну потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что начальник восьмой секции Застоев выблевал собственный язык.
Застоев упал лицом в кровавую лужу и больше не кричал и не двигался.
Зашуршали ОЗК, бойцы отделения поспешно снимали противогазы. Последним противогаз стащил с бошки прапорщик, сделав это, он тотчас же закричал:
— Какого хрена? Не было приказа снимать слоников. Одеть немедленно!
— Но, товарищ прапорщик, вы ведь сами сняли противогаз, — заспорил уже отдышавшийся Казарян.
— Я его снял, чтобы приказать вам не снимать!
— Товарищ прапорщик, этот человек сказал, что в противогазах мы умрем через две минуты, а без противогазов...
— Крийгды-плывриз, — неожиданно вмешался в разговор рядовой Кутак.
— Товарищ прапорщик, нужно уходить...
— Что?! — взревел Густопсинов, — Расстреляю за дезертирство, как Жуков Власова, падла. Все за мной. Кто не пойдет — с тем обойдусь по законам военного времени.
— Крийгды-плывриз, — снова заявил рядовой Кутак.
Перемазанный вырванной кровью Застоева прапорщик отважно шагнул в синее облачко, висевшее посреди улицы, противогаза он, несмотря на собственный приказ, так и не надел.
Хрулеев: Суд
10 октября 1996 года
Балтикштадтская губерния
Оглушительно щелкнул выстрел, АКМ в руках Хрулеева дернулся.
Отстрелянная гильза полетела на железную трибуну.
Лицо мальчика расцвело красным пятном, из затылка вылетел фонтанчик крови. Но за секунду до того, как получить пулю, мальчик вдруг ухмыльнулся. В его улыбке читалось торжество, победа, Хрулеев был уверен в этом.
Мальчик с глухим
— Ну вот, можешь же, когда захочешь, — весело заявил Герман, поглаживая бороду, — Но одного убитого ребенка конечно не достаточно для доказательства твоей верности, Хрулеев. И я так и не понял, зачем этот мальчик тыкал в тебя пальцем. Но это все теперь пустое. Когда мы пойдем в поход против блядских детей, в Великий Поход Германа, я поставлю тебя в первый ряд бойцов, и у тебя будет возможность убить еще сотни, тысячи детей. Это большая честь для тебя, шестнадцатый градус Хрулеев.
Хрулеев с трудом понимал, что говорит Герман. Он видел, что поросший курчавой бородой рот Германа открывается и закрывается, слышал звуки твердого голоса вождя, но смысл слов ускользал от него.
Все было как во сне, ощущение реальности возвращались к Хрулееву медленно и мучительно, как будто на него наваливалось пластами что-то темное и тяжелое.
Это не он убил мальчика, кто-то другой. Он не мог, он не стал бы делать то, чего желает Гриб. А Гриб желал смерти мальчика, он жаждал, чтобы мальчика застрелил именно Хрулеев. Поэтому это не он, Хрулеев не делал этого. Может быть, это АКМ выстрелил сам, может быть, автомат обрел свободу воли и убил ребенка, без всякого участия Хрулеева.
Хрулеев так и остался стоять на трибуне, приказа занять свое место в толпе не было. Но ему было уже все равно, все силы Хрулеева сейчас уходили на то, чтобы не дать реальности вернуться, чтобы все это и дальше оставалось просто кошмарным сном.
Но шоковое состояние проходило, и вместе с этим возвращалось ощущение собственного «я», это было слишком больно и страшно, и Хрулеев твердо решил, что он не даст реальности вернуться. Пусть все навсегда останется сном.
— Однако, у нас теперь трое дохлых выблядков и ни одного живого, — тем временем снова начал буйствовать Герман, — Это неправильно. Я не буду кормить мою любимую Молотилку мертвечиной, у нее от этого может случиться несварение. Поэтому мы разбавим этот мертвый корм живым мясцом. Я желаю вершить суд! Приведите подследственных! Сегодня я буду справедлив, как никогда.
Любины головорезы бросились к зданию административно-хозяйственного блока элеватора, где теперь помещалась тюрьма для нарушивших правила и ожидавших приговора германцев.
Раньше это здание было кирпичным, но оно частично обрушилось и теперь было обито крупными железными листами, которые германцы, видимо, отковыряли от силосных баков.
Загремели двери и засовы. Через минуту к трибуне притащили четырех человек. Стоявший на трибуне Хрулеев ощутил запахи говна и гнили. Он знал, что суд Герман вершит по настроению, подсудимые могли ждать приговора неделями, мыться им все это время не давали, а кормили только водой и капустными кочерыжками.