Грибной царь
Шрифт:
— Будешь больше о теле думать, чем о душе. Как дочь?
— Из института отчислили!
— Плохо.
— Да уж чего хорошего!
— Ты, Михаил Дмитриевич, помни: за малых сих мы перед Господом отвечаем! Она у тебя крещеная?
— Нет, кажется…
— Ну как же так! — расстроился батюшка. — От этого ведь все беды! Вот храм дострою, приводи — покрещу! Погоди, а сам-то ты крещеный?
— В младенчестве. Отец сначала в Елоховку понес, а там стали адрес и место работы спрашивать…
— Безбожная была власть, антихристова! — сокрушился отец Вениамин с таким видом, словно читал про эту власть в древних манускриптах.
— Ну, батя меня сунул в свой ЗИЛ и куда-то в Подмосковье
— И крестик носишь?
— Носил. Цепочка порвалась… — честно признался он. — А новую купить забываю. Как белка…
Михаил Дмитриевич, правда, умолчал, что цепочку порвала ему Светка, забывшись в юной постельной мятежности. Теперь он даже и не помнил, куда сунул свой крестик, выбранный еще Тоней. Когда они в первый раз поехали отдыхать в Египет, ехидная супруга все время потешалась над новыми русскими, носившими на малиновых шеях золотые якорные цепи с огромными крестами, место которым не на человеческой груди, а на церковном куполе. Потом она повела мужа в ювелирную лавку и, к удивлению на редкость молчаливого араба с красивым, фаюмским лицом, привыкшего к русскому размаху, выбрала изящный маленький крестик со Спасителем и тонкую цепочку…
В бытовку с грохотом вбежал строитель и крикнул чуть не плача:
— Отец Вениамин, везут!
— Что везут?
— Оцинковку везут! Сто листов!
— Как везут? — воскликнул батюшка в водевильном отчаянье и замахал руками. — Я же на следующей неделе заказывал…
— На следующей неделе нельзя. С понедельника весь металл на двадцать процентов дорожает.
— Так у меня сегодня и денег нет — рассчитаться! — Отец Вениамин сказал это строителю, но посмотрел на Свирельников. — Где ж я такие деньги достану?
Весь этот простодушный театр был Михаилу Дмитриевичу трогательно очевиден, и он спросил, с трудом сдерживая улыбку:
— А сколько нужно?
— Сорок пять тысяч! — вздохнул пастырь. — Четыреста пятьдесят рублей — лист…
— Значит, полторы тысячи?
— В долларах полторы… — кивнул батюшка.
Михаил Дмитриевич достал бумажник и, отсчитывая купюры, впервые почему-то обратил внимание на то, что у сотенного Франклина лицо мошенника, работающего на доверии.
— Храни тебя Бог! — просиял отец Вениамин, спрятал деньги в карман рясы и благодарно перекрестил Свирельникова. — Отстроимся — и тебя повенчаю, и детишек твоих покрещу!
— К апрелю успеешь?
— Надо успеть!
— Есть у православных такое слово «надо»! — усмехнулся Свирельников, намекая на давние, «альдебаранские» времена.
Все-таки в глубине души он обиделся на то, что деньги у него не попросили, а выманили с помощью этого дурацкого представления. Отец Вениамин смутился, почувствовав укор благодетеля, и, опустив глаза, заговорил вдруг не нынешним своим ровно-ласковым, а прежним, отрывистым, атеистическим голосом:
— Не дают мне денег, Миша! Думают, себе прошу. На жизнь. А я если на жизнь и беру, то чуть-чуть. Чтобы жена не сердилась. Устал я канючить, Миша. Прости!
— Все нормально! — ответил Свирельников, приобнял пастыря и пошел вон из вагончика.
Солнце уже садилось, проталкивая между белыми башнями новостроек ослепительные густые лучи. Тополя стали совершенно синими, и только самые верхушки золотились, словно там распустились какие-то ярко-желтые цветы, вроде мимозы. Мусорные неровности почвы отбрасывали длинные космические тени.
Свирельников садился в машину, когда запыхавшийся батюшка, подхватив рясу и пачкая кроссовки в жиже, догнал его:
— Погоди, Михаил Дмитриевич! Погоди! Ты пока цепочку купишь, с этим вот походи! —
— Спасибо, отец Вениамин! — сквозь горловой спазм проговорил директор «Сантехуюта» и неожиданно для себя поцеловал Трубе руку, пахнущую олифой…
29
Свирельников помахал пастырю в окошко, толкнул Лешу в спину, и джип, по-утиному переваливаясь на колдобинах, поехал прочь от храма. Михаил Дмитриевич убрал тесемку под рубашку, обнаружив, что крестик достает почти до ремня. Потом вынул из портфеля газету, обтер грязь с ботинок и отполировал их специальной губкой, которую всегда возил с собой. С армейских времен он не переносил грязной обуви, и Тоне это, кстати, очень нравилось.
От Жолтикова больше никаких команд не поступало. Поначалу Свирельников собирался быстренько проскочить к бывшей жене и устроить ей хороший скандал из-за Аленкиного отчисления, но потом, поразмыслив, решил ехать в офис и ждать там. У него возникло странное ощущение: если он будет сидеть возле сейфа с деньгами, Жолтиков обязательно выйдет на связь, и борьба, длившаяся так долго, именно сегодня закончится победой. В России ведь как: дают только тем, у кого берут. А берут не у всех!
По пути он несколько раз оглянулся и снова заметил едущую следом за ними темно-синюю «девятку». Ему даже показалось, будто водитель, смутно видневшийся сквозь лобовое стекло, немного похож на Эльвириного мужа. Свирельников быстро нацарапал на обратной стороне чьей-то визитной карточки номер подозрительной машины — А-281-ММ — и позвонил Алипанову. Вкрадчиво-приветливый женский голос сообщил, что аппарат абонента выключен или недоступен, и посоветовал перезвонить позже.
«Пока он там роет, меня тут уроют…» — подумал Михаил Дмитриевич и снова посмотрел назад: «девятка» вроде отстала.
Он почувствовал, что сорочка под пиджаком намокла от пота, и разозлился на себя за трусость. Как говорил замполит Агариков, советский офицер имеет право бояться только двух «устрашилищ»: жены и парткома!
Охранник открыл железную дверь не сразу. Судя по жуткому запаху из «дежурки», он себе что-то разогревал в микроволновой печи.
«Неужели кипятит эту свою мочу?!» — поморщился директор «Сантехуюта».
— Вас там ждут! — доложил сторож.
— Кто?
— Не знаю. Но по важному делу.
— Как это «не знаю»? Хоть фамилию бы спросил! Так ведь кто угодно зайти может!
— Виноват!
— Кто из сотрудников на месте?
— Нонна.
— Ясно…
Шагая вдоль запертых кабинетов, Свирельников ощущал беспомощный гнев, знакомый всякому начальнику, вернувшемуся в неурочное время в контору и не обнаружившему подчиненных на рабочих местах. Видимо, сотрудники решили, что сегодня босс уже не появится, и ровно в 18.00 разбежались. Ну какая, на хрен, разница — капитализм в стране или социализм, если все об одном только и думают, как бы пораньше с работы смыться! А охранника надо увольнять: мочу хлещет, пускает кого ни попадя! Михаил Дмитриевич совершенно ясно вообразил, как он входит в приемную, а ему навстречу поднимается человек в шинели без погон. Свирельников только успевает узнать это узкое, до уродливости бледное лицо, а Эльвирин муж выхватывает из-за пазухи два «Макарова» и стреляет с обеих рук: бац, бац, бац… (Как недавно по телевизору в фильме про покушение на Брежнева.) Он представил это себе настолько натурально, что даже почувствовал боль в сердце — словно бы пробитом пулей. И вдруг задумался, куда обманутый муж направит контрольный выстрел: в голову — для надежности или в иное место — для назидательности? Сам он на его месте выстрелил бы назидательно!