Грибной царь
Шрифт:
— Вообще-то он страдал депрессиями после Афгана. Но застрелился из-за жены. Застал ее…
— С кем?
— С соседом.
— С каким еще соседом?
— По лестничной площадке. А чего ты так огорчился? Радуйся, что не из-за тебя.
— Ты меня не понял.
— Все я понял. Ты, Михаил Дмитриевич, конечно, выдающийся мужчина, но если женщина изменяет мужу, то, поверь, не только с тобой. Проходной двор он и есть проходной… Я внятен?
— А что же это тогда за «девятка»?
— А это очень даже хорошая «девятка». «Контрнаблюдение» называется.
— Так это твой человек?
— Мой.
— На Маяковке.
— Какие планы?
— Хочу заехать к жене — о дочери поговорить.
— А что такое?
— Из института отчислили…
— Худо. Знаешь, что я тебя попрошу? Когда будешь с Тоней разговаривать, понаблюдай. Может, что-то тебе в ней странным покажется…
— Ты думаешь? Нет, исключено!
— Исключать нельзя ничего. Ты же сказал, что вы еще не развелись и фирма на нее оформлена.
— Она в этом ничего не понимает.
— Но ты все-таки понаблюдай!
— Хорошо, понаблюдаю. Слушай, я тебя еще хотел спросить…
— Про Эльвиру?
— Ну ты догадливый.
— Это не я догадливый, это мы, мужики, все одинаковые.
— Узнал про нее что-нибудь?
— Узнал.
— Ну и что с ней?
— Ушла в монастырь.
— Хорош издеваться! Я же серьезно.
— И я серьезно. Где-то под Серпуховом есть женский монастырь. Там она. Уже давно…
31
Тоня открыла дверь и несколько мгновений смотрела на Свирельникова как на случайного мужчину, позвонившего не в ту квартиру. Волосы она остригла и покрасила в золотистый цвет. Лицо светилось косметической свежестью, глаза лучились. Она вдруг напомнила Михаилу Дмитриевичу прежнюю юную студентку филфака, которой он страстно добивался когда-то, мучаясь надеждами и погибая от разочарований.
— Ну что ты стесняешься? Проходи! — пригласила она, словно наконец узнав его.
— Я не стесняюсь! Мне нужно с тобой серьезно поговорить!
— Серьезно?
— Да!
— Поговорим. Поставлю курицу — и поговорим! — спокойно сказала Тоня и, повернувшись, отправилась на кухню праздничной женской походкой.
На ней был бело-розовый спортивный костюм, загадочно обтягивающий тяжелые бедра. Эта обширность ниже талии отличала ее смолоду, и она с самокритичным юмором говорила, что среди других женщин всегда выделяется «ягодиц необщим выраженьем».
Познакомились они при обстоятельствах необыкновенных и даже забавных. На четвертом курсе зимой Свирельников, как всегда, приехал на каникулы к родителям: отсыпался, отъедался и листал телефонную книжку в рассуждении, какой бы из знакомых девушек позвонить. Невинности он лишился еще в свой первый ленинградский год во время вылазки в женское общежитие трикотажной фабрики «Красное знамя».
Из казармы туда можно было перебраться, не выходя на улицу, по крыше и балконам. Небезопасный этот путь назывался «тропа Хо Ши Мина».
В курсантские годы его личная жизнь имела некий коллективный оттенок. Индивидуальные ухаживания требовали времени, денежных расходов и при этом вовсе не гарантировали роскоши постельного общения. Ведь стоит лишь начать всерьез добиваться благосклонности, и у девушки сразу пробуждаются надежды на законное будущее, а также возникает твердое убеждение в том,
Но в тот отпуск личная жизнь как-то сразу не заладилась. Обычно «сейшены» устраивал у себя в квартире Петька Синякин, которому понимающие родители, уезжая на дачу, разрешали «похулиганить», считая, что это убережет его от раннего необдуманного брака. Он, кстати, так до сих пор и не женился. Но в ту зиму Петька был в опале за то, что повез кататься подружек на отцовской «трешке» и столкнулся с грузовиком. Каникулы получались безысходные. Тогда курсант Свирельников, одевшись во все лучшее, цивильное, включавшее буклированное полупальто с шалевым псевдомеховым воротником и серую шапку из китайского кролика, решил попытать счастья в общественном транспорте и даже начал неловко знакомиться с хорошенькой пассажиркой в троллейбусе. Но та посмотрела на него с насмешливым превосходством и как бы невзначай стянула узорную варежку с правой руки, гордо обнаружив на пальчике новенькое обручальное колечко.
Настроение совсем испортилось, и, когда из своей Обираловки позвонил Веселкин, чтобы узнать, насколько у однокурсника результативно протекает заслуженный отдых, Свирельников от тоски пригласил его в гости. Они выпивали, со смехом вспоминали институтских преподавателей, особенно того, который к месту и не к месту любил говорить про «слона, живущего в зоопарке». В комнату время от времени заглядывал Федька, в ту пору презиравший алкоголь, и грозился рассказать матери, когда она вернется из ночной смены, про то, как они тут пьянствуют. Веселкин же объяснял малолетке, что у них во взводе за стукачество устраивали темную.
Выслушав жалобы товарища на безласковость жизни, Вовико стал делиться личным опытом. Он считал, что в молодости не стоит тратить время на капризных и непредсказуемых ровесниц, гораздо разумнее обратиться за сочувствием к зрелым безмужним женщинам, умеющим ценить каждую неодинокую ночь. Сам он, например, мудро завел сношения с кассиршей из магазина «Океан».
— Ты когда-нибудь ел вот такую креветку? — Он показал ладонями размер, более подходящий для леща или по крайней мере подлещика.
— А разве такие бывают?
— Конечно. Но они до прилавка не доходят! Только — своим. Представляешь, суки, что делают?!
— Ну, и как она?
— По вкусу похожа на маленькую, но мясистая…
— Да нет… кассирша?
— А-а-а! Как помпа! Без всяких-яких!
За разговорами они уже откупорили третью бутылку крымского хереса, когда в двенадцатом часу ночи позвонил Синякин и взволнованно спросил:
— Мишка, ты на «Таганку» хочешь?
— Куда? — не понял Свирельников, полагавший, что школьный товарищ объявился для того, чтобы пригласить его на долгожданный «сейшен».