Грибы на асфальте

Дубровин Евгений

— Если уж работать, то работать по-ударному, — сказал ветврач по этому поводу. — Лодырничать я не люблю. На той неделе меня должны повесить на Доску почета.

«Обмывать» премию нас с Иваном Кобзиков потащил в ресторан.

— Ты обещал дать мне на дорогу, — напомнил я.

— Мумия ты! — обиделся председатель ОГГ. — Думаешь, я своим словам не хозяин? Пить мы не будем. Поняли? Разве что по бутылочке пива. Музыку послушаем, поболтаем о том, о сем. У вас одно толь ко на уме. Пора бросать засорять кровь всякой гадостью.

Видели, какая печень у алкоголика? Если начну зарываться, толкните меня под столом ногой. .

Скрепя сердце я согласился.

В ресторане стоял легкий гул. Дымная теплота мягко обволокла нас, едва только мы переступили порог. Кобзиков потер красные от мороза руки и сказал подошедшему официанту:

— Три пива, три бутерброда… и три по сто. Я толкнул его под столом ногой.

— По сколько? — переспросил официант.

— Три по сто пятьдесят, — сказал Вацлав и по смотрел на меня умоляющими глазами.

Я усиленно задвигал ногами. Иван-да-Глория тоже.

— И два портвейна! — крикнул Кобзиков вдогонку официанту.

Лицо его выражало страдание.

Вскоре нам с Иваном надоело лягаться под столом, и мы навалились на яства, которые беспрерывно заказывал ветврач. Не пропадать же им, в самом деле!

— Я ваш благодетель! — кричал Вацлав, тараща на нас слипающиеся глаза. — Я хозяин города, если хотите знать Скоро в моей организации будет сто человек! Двести! Пятьсот! Захочу — каждый день буду по сто граммов пить и яичницей закусывать!

Из ресторана мы шли пешком, так как даже на трамвай у нас не было денег. «Хозяин города» норовил уснуть на каждой встречной скамейке.

Ждать, пока Вацлав опять достанет денег, не имело смысла, тем более что все равно это событие пришлось бы отмечать в ресторане. Я решил временно устроиться куда-нибудь, чтобы заработать на билет. Ветврач выслушал меня восторженно.

— Правильное решение, — хлопнул он меня по плечу. — Будем трудиться вместе. Мы тебя тут уст роим так, что никто никогда не докопается. Хочешь к нам в канализацию?

Я замялся. Кобзиков обиделся.

— В нашем обществе любой труд не позорен. Не место красит человека, а человек — место. Граждане СССР имеют право на любой труд. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Работа не волк — в лес не убежит. Впрочем, это уже не туда.

— Ладно, — сказал я. — Месяца три поработать можно. Как только соберу денег, так и уеду.

— Ну, там видно будет.

* * *

В коридоре отдела кадров была сутолока. Кобзиков отвел меня в угол.

— Самое главное, — сказал он, — держись понахальней. Начальник это любит. И потом не влипни с образованием. Про диплом забудь. Чем меньше классов, тем лучше. Труд здесь считается неквалифицированным. Ну, что еще? Говори соответственно своему образованию. Садись прямо в кресло без приглашения.

Он это тоже любит. Ну, всего. Одеться, конечно, тебе попроще надо было, но пройдет и так. Вот возьми мою кепку.

Вацлав напялил на меня свой замызганный головной убор и подтолкнул к дверям с табличкой «Начальник отдела кадров».

Я волновался больше, чем при защите диплома.

— Ну, иди же, иди! — сказал ветврач и стукнул кулаком в дверь.

— Войдите, — сказал бас изнутри.

Я вошел, и дверь за моей спиной захлопнулась, как дверца мышеловки.

Начальник отдела кадров, массивный, лысый, восседал в плюшевом кресле. За его спиной висело громадное, во всю стену, зеркало. В зеркале мелькнула моя нахальная физиономия в кепке с огромным козырьком.

— Кем? Откуда? Документы.

Я молча проследовал через всю комнату и развалился в кресле.

— Учеником слесаря. Тутошний. Вот бумаги.

— Женатый?

— Сосед женат.

Начальник удовлетворенно хмыкнул: начало, видно, ему понравилось.

— Где раньше работал? — спросил он, просматривая мои документы.

— В ракетах делал санузлы. Канализация — мое призвание.

— Трудовая книжка?

— Сгорела в сопле.

— Да? Ну ладно. Образование?

— Один класс, — сказал я.

— Сколько, сколько? — удивился лысый начальник.

— Один класс, — повторил я гордо.

— Однако ты, братец, порядочный невежда. Я скромно потупился.

— Ну, а таблицу умножения знаешь? — Знаю.

— Сколько будет шестью семь?

Я поднял глаза в потолок и зашевелил губами:

— Шестью один — один…

— Достаточно, — сказал начальник с видимым сожалением, — Нет, братец, ты нам не подходишь. Это тебя целых шесть лет учить надо даже до семи летки. Ты, братец, нам процент по образованию срежешь. Он у нас и так не ахти… Возьми свои бумажки.

— Мумия, — прошипел Вацлав, когда я уныло рассказал ему все, — нужно же и меру знать! «Один класс»! Кто теперь его имеет? Эх ты, недоучка! Что вот я теперь делать с тобой буду? Какое тепленькое местечко упустил! Главное — под землей, ни слуху ни духу!

Я виновато молчал.

— Ну ладно, — смягчился Кобзиков. — В следующий раз умнее будешь. Хромать сумеешь?

— Как хромать? — не понял я.

— «Как», «как»… Обыкновенно! Допустим, одна нога у тебя не гнется. А ну, попробуй.

Я сморщился и проковылял перед ним по коридору.

— Неплохо. Только морду кривить не надо. Ты хромой от рождения. Понял?

— Понял, — сказал я, ничего не понимая.

— Попробуем устроить тебя в артель инвалидов фотографом. О фотоаппарате представление имеешь?

— Нет.

— Ну, это неважно. Научишься. Да заруби у себя на носу: классов у тебя четыре, хромой ох рождения, фотографией увлекаешься с детства. Главное, запомни их профессиональное выражение: «Внимание! Сейчас вылетит птичка!»