Гриф

Миронов Георгий Ефимович

Вот и в этот день, за час до смены, приехал на труповозке его брат-близнец Вован. И тоже, конечно, с вечера на грудь принял. У него в Институте проблем мозга мало что трупы такие же вонючие, как и у Витька в клинике, так еще частенько и с разрезанными головами.

Брат Вован работал в морге филиала Института проблем мозга на улице академика Бочвара…

Витьку тоже «потрошеных» приходится кантовать, но чаще — с разрезанным брюхом и вспоротой грудью. А у Вована сплошь и рядом «жмуры» с распиленной башкой. Правда, мозгов там нет. А все ж неприятно.

Вован на

своей труповозке приехал в срок. Он там у себя в НИИ за весь цикл отвечает. Трупы складирует, привозит сюда, к братану, подсчитывают тут они жмуров и везут в крематорий. Притом Вован за рулем. Потому ему с утра пить никак нельзя. Зато к вечеру он свое возьмет.

У каждого ж человека своя технология. Кому можно, кому нельзя. Витек считал, что это хорошо. Тут ему виделась некая большая жизненная гармония. Если бы ее не было, все мужики напивались бы с утра. И тогда не то что наука, а вся жизнь бы остановилась.

Так что Вован приехал тверезый как стекло. А Витек уже еле на ногах стоял. Потому что спирт — как его ни разведи, все равно крепче любой водки. А во вторых, на хлеб с луком он старался не налегать, чтоб сыпь была послабее. И выходило, что к приезду братана он был уже «хорош». Но дело свое знал. Они с Вованом снесли завернутые в черные полиэтиленовые пакеты на молниях пять жмуров из труповозки в первый свободный холодильник морга 45 городской больницы. Там вынули из мешков: мешки тоже имущество, пригодится могут. Вытащили на обитые цинком столы пять трупов, тут были три мужика, одна молодая баба и пацан лет 15. У пацана череп был целый, но на лбу была красная полоса — шов от трепанации. От чего пацан в конечном итоге помер, не его, Витька, дело. У взрослых мужиков черепа были распилены и мозги вынуты, тут все чисто. А баба вообще лежала целенькая. Словно не от того, от чего нужно, померла. Красивая деваха.

— Я говорю: красивая деваха, — кивнул на труп Витек.

— Да, жалко, — согласился Вован.

— От чего померла? — спросил Витек.

— Не пойму, — пожал плечами Вован.

— Знал ее? — спросил Витек.

— Не… Так-то обличьем знакома, вроде. Не припомню. Тело красивое.

— И лицо пригожее.

— Ну, давай грузить, — сказал Вован. — Гробы служебные у меня в достатке, — есть муниципальные, те попроще, а есть шикарный гроб черного дерева, с этой, с ин-крустацией, позолотой, кистями, бронзовыми ручками.

Может, останки жмура из того богатого гроба снимем и бабенку по-царски похороним?

— Я не прочь. А ну как в крематории родственники пожелают в последний раз поцеловать дорогого покойника?

— Исключено. Это лихошерстовские бандиты.

— А они что, не люди?

— Я не о том. От их кореша осталась только нога в черном лакированном ботинке и палец с левой руки.

— Откуда знаешь, что с левой?

— Врач сказал. А он у нас патологоанатом — жутко умный.

— Значит, считаешь, раскрывать не будут?

— Не, так и запустят в жар, в закрытом.

— Тогда, может, с бабенкой еще кого из твоих положим?

— Не, не скупись, брат, видишь, бабенке в жизни не повезло, такой молодой померла. Так пусть хоть после смерти

ей красиво будет.

— Знаешь, за что я тебя, Вован, уважаю?

— За что?

— За человечность. Мудер… Решение твое принимаю. Давай бабоньку укладывать. Ишь, даже не промерзла до конца, почти теплая.

— Может, живая?

— Не, у нашего профессора строго. Аркадий Борисыч, если что, семь шкур спустит. Просто поступила она ко мне в трупное отделение недавно. Не успела проморозиться. А тут ты звонишь, что тебя главврач ругает — много жмуров накопилось, надо в крематорий везти. Ну, я и сгреб все что у меня было, — и тех что неделю срока ждали, и свежих, что сегодня с утра поступили.

— Ишь ты, телом какая приятная, кожа шелковистая, и что интересно лобок не подбрит. Не уважаю я, когда у баб молодых лобки подбриты. У меня тут давеча одна поступила, так…

— Не отвлекайся, Витек, бери за ноги, я за голову. Ишь ты, волосы какие мягкие.

— Ну, раз-два. Вот так, не ушибли.

— Гроб хороший, качественный, даже с дырочками.

— А дырочки зачем? Чтоб «жмур» дышал напоследок?

— А хрен его знает. Может, так горит лучше.

— Слушай, все хотел старшего спросить, да не решаюсь, строг он у нас. Неужели даже такие хорошие гробы сжигают?

— А то?

— Я так думал, что «жмуров» вываливают в жерло печи, а гроб снова используют.

— Не, этого не может быть. Там с этим строго. Узнают, что снова гроб использовал, враз уволят. И такие, и даже подороже — сжигают. За то и деньги платят большие за похороны… А ты думал.

— А этих-то можно, если плотно, по двое в гроб?

— Этих можно. Мужики субтильного сложения, а пацанчик и вовсе тощий, их иначе, как по двое, складировать неэкономно.

— А ведь тоже — узнают, что у нас жмуры по двое, как молодожены, тоже может быть…

— Не… Чтоб в один гроб два — это сколько хочешь. Иначе неудобно бомжей и стариков, что без попечения родственников остались, в печь совать. А вот гроб чтоб не сжечь… Его ведь куда-то деть потом надо. Тут и попадешься. К тому же, у них там, в крематории, тоже своя профессиональная честь есть. Что гроб дорогой по второму разу пустить — это им западло. Понял?

— Как не понять. Не из университета. Ну, все, что ли?

— Все. Всех собрал, что накопилось. И твои все. Что-то у тебя мало нонче.

— А у нас неровно идет. То густо, то пусто. Институт, одно слово. Без плана работают. Как выйдет.

— А-а-а. Это худо. В больнице лучше, — можно примерно хотя б планировать. Скажем, в праздники больше, или когда эпидемия гриппа, как сейчас, многие от осложнений помирают. Или вот тоже — операционные дни. Когда операции, всегда «жмуров» больше. Наука, понимаешь…

Ехали они долго. Витек жевал спитой чай на случай, если менты остановят, чтоб его спиртной дух не достиг ноздрей проверяющего. А то заставит дуть в трубочку тверезого Вована. Тот не пил со вчерашнего вечера и дух имел чистый, папиросный. Но мало ли что. Опять же, задержка могла произойти, что нежелательно. О том, что будут проверять груз, они не беспокоились. Такого еще на их веку не было.