Григорьев пруд
Шрифт:
— Кончайте душу человеку травить.
И остановился. В недоумении замедлили шаг молодые его напарники. Ни разу не бывало, чтобы вот так, неожиданно, останавливался их бригадир, напротив, домой спешил, поторапливал.
— Ладно, топайте, — махнул рукой Комарик.
— А ты? — разом спросили молодые.
— Я... — Комарик замялся, а потом решительно сказал: — Побыть с Григорием Иванычем надобно. Трудно ему, ребятки. Вам этого еще не понять, как человеку бывает трудно, когда он — один. Один — ничего не значит...
Переглянулись напарники — в глазах друг друга легко прочитали одни и те же мысли: «Бригадир-то, никак, от Григория Пестова заразился?
— Ну, чего встали? — переходя на грубовато-бригадирский, но уже почему-то фальшивый тон, выкрикнул Комарик. — Топайте, — и закончил словами, повторяемыми им ежедневно: — Завтра быть к шести как штык!
Долго смотрели вслед бригадиру Михаил и Василий, а когда тот скрылся за деревьями, еще раз посмотрели друг на друга, но не усмехнулись, не пожали плечами, не стали по такому поводу рассуждать да рядить, а оба одновременно подали руки, крепко пожали их, по-особому как-то, прочувственно, что ли, и разошлись, и каждый знал, что по дороге будут они решать одни и те же вопросы, которые относились к таким вопросам, что требуют уединения.
А Комарик все убыстрял и убыстрял и без того стремительный шаг, не обращая внимания на тех редких прохожих, которые шарахались в сторону, боясь, что он ненароком их может сбить. Шарахнулся в сторону и сосед, и это невольное столкновение укрепило его в мысли, что он поступает правильно, направляясь сейчас, в столь поздний час, туда, откуда должна прийти помощь, в которой он вместе с женой нуждался в настоящее время. «Больно много их развелось, — думал с тревогой сосед, как казалось ему, не за себя только, а за все здоровое, что, по его понятиям, называлось современным обществом. — Искоренять надо, выводить. Как бы потом с такими беды не нажить».
Комарик, как и предполагал, застал Григория Пестова одиноко сидящим на ступеньках крыльца. Присел рядом, и оба долго-долго молчали, как бы дожидаясь, когда утихнут последние звуки и шорохи, погаснут уже редкие в окнах огни.
— Завтра твой сын приедет, — уверенно сказал Комарик, — и все у вас образуется. — Выждав, когда невольно вырвавшийся вздох из груди Григория истает, заговорил все тем же голосом: — Я сразу понял: неладно у тебя, Григорий, неладно. Еще там, у сада, когда ты деньги положил на газету. Деньги — это хорошо, чего уж там, но деньги — это ничто, если на душе скверно и гадко, как в голове после крепкой выпивки. Поглядеть на тебя, на странного такого, захотелось. А потом я увидел, что вся странность твоя — от беды твоей, от тоски. А может, и не странность, может, самое правильное и самое верное, что надобно в таком вот скверном состоянии... Наверно, так. Главное, чтоб легче стало, чтоб здесь вот, — Комарик постучал себя по груди, — просторно было. Дохнул — и свободно, и чисто...
Комарик замолчал, а потом, будто спохватившись, радостно проговорил, глядя в лицо Григория:
— Мы вот что сделаем... мы завтра к тебе прямо утречком и нагрянем. Черт с ней, с той работой, денек подождут. Они же люди, поймут, — оживляясь, размахивая руками, заражаясь сам, втягивая в круг своих мыслей Григория, Комарик весело продолжал, бегая по широкому и просторному двору. — Мы соорудим настоящий бассейн, не хуже московского. И раздевалку пристроим. А как же? Надо, чтоб все культурно было. Тут ведь сколько народу любопытного нагрянет, а разве прилично на виду раздеваться. И ступеньки приладим, с перильцами...
Комарик оживился, втянул в разговор и Григория, и вот они оба, включив свет во дворе, чертили
В этот момент к самым воротам приткнулась машина с крытым кузовом, из нее выскочили люди в черных халатах, из кабины спрыгнул сосед и, опережая санитаров, тычком толстого ботинка наотмашь растворил дверцу калитки, так, что она впервые жалобно заскрипела, и закричал радостно и восторженно:
— Вот они, голубчики! В натуральном виде, какие есть!
Санитары вошли стремительно. Комарик и Григорий, увлеченные, захваченные спором, не заметили, как были плотно окольцованы молчаливыми людьми с каменными лицами.
— Хватайте их! Скорее! — поторапливал сосед медлительных санитаров.
— Что вам надо? Кто вы такие? — помрачнел Комарик.
— Вон отсюда! Вон! — выступил вперед Григорий.
Но люди в черных халатах молча подступали к ним...
Через минуту все было кончено. Взревел мотор, машина лихо развернулась, с нарастающей скоростью умчалась по дороге. Все снова стихло, углубилось в сон. Свет погас и в окне соседа. Только во дворе Григория Пестова ярко светилась лампа, в ее свете резко выделялись два тонких пруточка, лежащих рядом...
На этом я закончил историю, поведанную мне Григорием Пестовым восемь лет спустя после происшедших событий.
— Все правильно, все так и было, — сказал Григорий Иванович, но тут же возразил: — Только рано ты, пожалуй, точку поставил, Тут ведь еще целая история была. Да еще какая! Витюня приехал на следующий день. Удивился, конечно, но ему молодые землекопы всё объяснили. Потом все втроем на выручку поспешили. Да особо выручать не пришлось. Выслушали нас, проверили и отпустили, а вот соседу уехать пришлось из поселка. Ясно почему, объяснять не стану. С бассейном, правда, ничего не вышло, знания особые были нужны, но зато, как видишь, пруд получился...
Мы сидели на берегу пруда, который у нас в поселке давно называют Григорьевым, смотрели, как брызгались ребятишки, прислушивались к их веселым, взвизгивающим голосам. Солнце грело наши спины, и хотелось мне вслед за ребятишками бултыхнуться с разбегу в теплую, чистую воду и, взмахивая руками, в сверканье звенящих брызг поплыть к другому берегу, на котором мирно ходила по зеленой лужайке белая коза, гремя привязанным к ее тонкой шее колокольчиком.
— А сад я все-таки разбил. В коллективном саду купил участок. — Григорий Иванович улыбнулся. — Комарик от меня заразился, таким садоводом стал, что учить меня надумал. Ну, про Витюню ты знаешь, сам с ним работал на шахте. Жаль, что не мою профессию выбрал, но и машинистом электровоза тоже кому-то работать надо. Главное, чтоб по душе было... Правда, сейчас его в поселке нет. На соревнования уехал. Завтра должен вернуться. Ты забегай, поглядим, какую грамоту он привезет. Всю комнату ими обклеил. Картинная выставка — и только... Сколько там времени?
Я взглянул на часы — перевалило за полдень. Григорий поднялся.
— Пойду, на работу пора собираться, — обернувшись, спросил: — Это верно, что шурфов скоро совсем не будет?
— Верно. Шахты станут более современными.
— Что ж, тоже правильно. На то она и жизнь, чтоб меняться в лучшую сторону. — Уже уходя, напомнил: — Ты уж там закончи как полагается.
— Хорошо, — согласился я.
И действительно попытался продолжить, но потом понял: у каждой истории должен быть свой конец. Даже если он грустный.