Григорьев пруд
Шрифт:
Шаров опять повторил:
— Ну, как спалось?
— Ничего, — выдавил Иван.
И такому ответу обрадовался Шаров, быстро заговорил:
— Вот и молодец, поздравляю. Это — главное. А то, что Коротков подвез, значит, доволен, доверяет...
— Замолчи.
— Можно, — и, улыбнувшись, отошел, а потом уже смелее заговорил, настойчивее: — Зря, Ваня, убиваешься... Брось... Наше дело молчать... За всех думать — головы не хватит... Легче жить надо, проще...
Не перебивал Иван. Зачем? Пусть говорит, а он уж точно решил: не
И как только подкатила к штабелю знакомая машина и выскочил шофер из душной кабины и, вытирая пот с лица, весело подмигнул Ивану:
— Как, старина, держимся? — Иван, подскочив к нему, крикнул:
— Не поеду я! — и повторил, уже тише, прислушиваясь к стуку собственного сердца: — Не поеду.
Шофер обошел вокруг Кузьмина, позвал Шарова:
— Слышь, Борис, не хочет. Он не хочет.
— Как это — не хочет? — нахмурился Шаров. — Ты что, спятил?
— Не поеду я, — в третий раз повторил Кузьмин.
Шофер подскочил с кулаками к Ивану.
— Что, сука, цену набиваешь? Кочевряжишься? Хитрее всех хочешь быть?
— Подожди, — остановил его Шаров. — Уймись, — и обернулся к Ивану. — Хватит, Ваня, лишнее это. Зачем?
— Оставьте меня... Никому не скажу...
И тут Шаров жестко и зло ответил:
— Нет, голубчик, теперь уже поздно... Не выйдет... Так-то вот... Нам вся твоя подноготная известна, отпираться некуда. Понял?..
Да, теперь в покое не оставят. А он-то надеялся... На что надеялся? На что?
— Долго ли ты будешь волынку тянуть?.. Или Короткова позвать?
— Не надо, — и направился к штабелю.
— Так-то вот. Против силы не повернешь, — шофер облегченно вздохнул, смахнул с лица капли пота. — Не бойсь, в цене не обидят...
14
Ольга ногой распахнула дверь, переступила через порог. В руках — две сетки со свертками. Подошла к столу, освободила руки, помахала ими, подняв вверх, засмеялась, глядя на мужа:
— Сумку забыла. Все руки онемели, пока несла... Фу ты, накурил, дыхнуть нечем.
Сидел Иван у закрытого окна, даже форточку забыл распахнуть. Ольга толкнула створки окон, присела напротив мужа, вытащила изо рта папиросу, кинула в пепельницу:
— Перестань, а то целовать не буду, — и чмокнула в губы. Но Иван не притянул ее к себе, не приласкал и этим сразу же насторожил Ольгу.
— Неприятности какие? На работе? Что ты молчишь? Расскажи.
Иван кинул взгляд на бутылку вина:
— Зачем?
— Так что случилось?
— Ничего.
— Не хочешь говорить?
Иван взял бутылку, прочитал этикетку:
— «Солнечная долина»... Дорогое вино.
— Я жду, Ваня.
Лицо у Ольги строгое, обиженное. Отвел от нее взгляд, сказал:
— Отца вспомнил. Вот письма его прочитал.
И вытащил из кармана несколько пожелтевших листочков, положил на стол.
— Извини, это пройдет, — добавил,
— А я уж испугалась. Разве можно так. Что ты сразу не сказал?
Прижалась теплой щекой к его плечу, рукой провела по лицу. Отвел ее руку Иван, поднялся.
— Пойду я.
— Куда?
— Тяпки поточить надо... Или на поле не собираешься?
— Долго не задерживайся.
В сараюшке, где хранились инструменты, уголь, дрова, было полутемно. Сквозь щели просачивался солнечный, яркий свет, ложился на уголь овальными пятнами, и острые куски угля поблескивали. Иван присел на колоду, пошарил по карманам: папирос нет, одни спички. Долго смотрел на пыльные пучки света, на поблескивающие в темноте куски угля.
«Вот и обманул. А что будет завтра?.. Ольга такая счастливая, веселая, разве я хочу, чтобы она плакала, бледнела, как тогда в разнарядке. Нет, конечно, нет... Надо сделать вид, что ничего серьезного не случилось... Ничего... Смогу ли?.. Должен, обязательно должен. А завтра я все же настою на своем. Пойду к Короткову... А сейчас надо просто забыть, что было, жить только тем, что есть сегодня...»
Сегодня — воскресенье. Весь день он будет с любимой женой. И сейчас она ждет его не дождется. Красивая, умная, добрая Ольга. Его счастье, его надежда, его будущее... И заторопился Иван домой, будто боялся, что уйдет без него Ольга. Встретила она его на пороге.
— Вот, смотри, — сказал, улыбаясь.
Ольга мельком взглянула на тяпки и чмокнула мужа в щеки, засмеялась:
— Это — задаток.
«Милая, ласковая. Нет, конечно, нет. Ты всегда должна улыбаться, радоваться».
Он крепко обнял ее и стал целовать в щеки, глаза, шею...
— Совсем обезумел, дурачок, — слабо сопротивлялась Ольга.
А потом все было так, как в прошлое воскресенье: короткие сборы, пустые улицы, полевая дорога, разговор по пустякам. Не заметили, как пришли на свой картофельный участок. Участок небольшой — всего шесть соток. За три часа окучили и уже в десять утра были на берегу озерца. Купались, загорали, снова купались и снова загорали, и оба чувствовали, как им хорошо, как все вокруг них прекрасно — и небо, и поля, и лес, подступающий вплотную к озерцу...
Когда они, уставшие, разморенные жарой и дорогой, вернулись домой, Ольга спросила после долгого молчания:
— Ты доволен, Ваня?
— Да. А ты?
— Не знаю.
Иван, помедлив, тихо сказал:
— Не понравилось?
— Я совсем не о том, Ваня.
— О чем?
— Понимаешь, Ваня, мне порой не верится, что у нас все так хорошо. Всю жизнь мне было трудно. На людях я смеялась, виду не показывала, а оставалась одна и плакала, чтоб легче было... А сейчас я совсем другая. Я даже не верю: неужели все это со мной происходит? Извини, Ваня, я знаю, я дура, об этом не говорят... Но, понимаешь, я побаиваюсь своего счастья. Проснусь ночью и смотрю на тебя, спрашиваю: кто ты такой?.. Правда, я глупая?