Григорьев пруд
Шрифт:
— Почему — выпил?
— А я вот задержалась, — заговорила она, будто не слышала его вопроса. — Собрание было. Спешила, думала, ты уже дома. А тебя еще нет. И я обрадовалась, стала быстрее обед готовить... А ты словно знал и не торопился.
И потому, что она не ответила на его вопрос, тоже показалось ему подозрительным, и он почти с уверенностью подумал: «Догадалась. Только не хочет спрашивать. Ждет, когда я скажу».
Ольга принесла тарелки, ложки, налила суп, нарезала хлеб, пригласила к столу, а когда он стал есть, она присела рядом и внимательно следила
Но она не стала его спрашивать, а вдруг неожиданно сказала:
— Да ешь ты быстрее, время идет... Вот, видишь, — и положила перед ним два билета. — Собираться уже пора.
— Куда?
— В город едем, на концерт, с трудом достала через знакомых девчат... Московские артисты будут выступать.
— Сегодня?
— А когда же... Через два часа... Ты недоволен?
Она опять внимательно и уже с каким-то подозрением посмотрела на мужа. Кузьмин поспешно ответил:
— Я не против. Поедем.
Ему не хотелось, если говорить честно и откровенно, никуда выходить из дому в этот вечер. Тем более ехать в город. Не дай бог, если встретит Ольга кого-нибудь из знакомых по лесному складу, тогда все, пропало. Ему казалось, что все на лесном складе уже знают, зачем он стал работать вместе с Шаровым. Только одно было непонятно: почему именно его, а не кого-то другого послали с Шаровым. Ни Петрякова, ни Нургалеева, ни Федора Мельника, а его, Ивана Кузьмина.
— Ты что, Ваня, не собираешься? Опаздываем.
— Иду, Оля, иду, — сказал он, поднимаясь из-за стола.
12
В недалеком прошлом у Ивана Кузьмина были мать и отец. Их он любил и уважал. Был у него еще старший брат, который погиб на войне. Иван очень смутно помнит его, ему было всего семь лет, когда брата в середине войны проводили на фронт. На фотографии брат выглядел мальчиком лет четырнадцати, очень похожим на Ивана — худенькие плечи, маленькое круглое лицо. И, может, потому, что походил он на старшего брата, и еще потому, что теперь был у родителей их последней радостью и надеждой, они любили его вдвойне. Так, по крайней мере, думал сам мальчик.
Отец, возвращаясь с работы, не забывал усаживать его к себе на колени и плавно покачивать. Он покачивал его, наклоняясь, дышал приятным, сладковатым запахом табака, щекотал его шею кончиками жестких усов. Ванюша — так ласково звали его родители — заливался веселым смехом, и отец, добродушно улыбаясь, спрашивал:
— Смешинка в рот попала, а? А ну, где она там?
Потом он целовал сына в лоб, осторожно ссаживал с колен, говорил:
— А теперь обедать. Занимай свое место и вооружайся ложкой, — и шел к столу, жилистый, крепкий казак.
Мальчик садился рядом с отцом, подражая ему, потирал ладошки, обращался к матери:
— А ну, чем порадуешь нас, хозяюшка?
Отец смеялся, а мать почему-то сердилась, наставляла строгим голосом:
— Не передразнивай, ты еще маленький.
Мальчик обижался, но ненадолго, а подражать отцу продолжал. Он
Но почему-то одно не любил Ванюша — бывать у отца на работе. Его обижало, что отцу — сильному, крепкому человеку — приходится заниматься какими-то бумагами, толстыми журналами, стучать костяшками счетов. За широким столом казался он мальчику тихим и усталым, ну совсем как дедушка Мокей с соседней улицы. Нет, не любил бывать Ванюша в правлении колхоза, и отец, когда начинал говорить о сметах, о цифрах, становился вдруг непонятным, чужим.
Вон дядя Коля для ребятишек всей деревни был настоящим героем. А посмотри на него — худенький, тщедушный, «в чем только душа держится», так все о нем говорят. Но все мальчишки табуном за ним бегают, просят, чтоб он их на тракторе покатал. И не отказывал в этом удовольствии дядя Коля даже самым маленьким. И, наверно, потому называли его и сильным, и смелым. А вот отца Ванюшки Кузьмина так никогда не называли. Обидно, до того обидно, что плакать хочется.
Как-то однажды сказал:
— А мой папа куда посильнее вашего дяди Коли.
Засмеялись ребята, запрыгали вокруг, а Валька Котов, заводила всех драк, подскочил с кулаками: «По морде хошь?» А потом презрительно сплюнул: «Подумаешь, герой нашелся. Да этими костяшками каждый дурак стучать умеет, а вот трактор водить — это тебе не арифметика».
В тот же день мальчик осмелился, спросил отца:
— Почему ты, как дядя Коля, на тракторе не работаешь?
— А зачем? — удивился отец. — У меня своя работа есть.
— Ты сильный, папа? Ты поборешь дядю Колю?
Отец улыбнулся:
— А мы драться не собираемся... Ты чего, Ванюша, никак осерчал... Неужто хочешь, чтоб мы с дядей Колей силой померились?
И тут мальчик все рассказал, даже расплакался. Отец успокоил его, а на следующий день он сам пригласил ребят к себе в контору.
Первый вопрос он задал Вальке Котову: тот вперед всех выступил и фуражку с головы не стянул.
— А ну-ка, помножь двадцать четыре на семь?
Валька нахмурил брови, потом тихо буркнул:
— Это мы еще не проходили.
— Как же, проходили, — пропищал Петька — его одноклассник, но на всякий случай, чтоб не получить тумака от разозлившегося Вальки, спрятался за Ванюшу.
Отец встал, взял Петьку за руку, подвел к столу.
— Вот счеты, сосчитай.
Петька запутался. Валька, не хотевший сдаваться, тоже запутался. Остальные не решились подойти к столу, к стенке прижались.
— А ну-ка поближе подойдите, — пригласил мальчишек отец и стал рассказывать, как работает бухгалтер, чем он занимается и какая польза колхозу от него. Ребята удивлялись, удивлялся и Ванюша. Так вот он какой, его отец: после председателя колхоза — самый нужный человек!