Григорьев пруд
Шрифт:
— У-у, выжиги! — прохрипел Дергачев.
Круто повернулся, добежал до бревна, на котором лежал подкладкой вверх потертый пиджак, бережно стряхнул с него пыль, надел. Вбежал на бугорок, крикнул:
— Еще доберутся до вас, самоуправщики липовые!
— Мотай, мотай! — махнул Шаров и, оборачиваясь к Кузьмину, процедил сквозь зубы: — Ехидна какая! Ну, погоди, он у меня еще попляшет.
Кузьмин, глядя вслед Дергачеву, глухо сказал:
— Не трожь его. Не надо.
Шаров скривил губы, пожал плечами.
— Черт с ним... Давай начнем.
Кузьмин послушно потянулся к ручной
— Не надо, — остановил его Шаров. — Это потом, успеется. Бревна будем отбирать, лучшие... Не забыл?
Кузьмин взглянул на Шарова. Тот сдвинул к переносице глаза, сунул руки в карманы. Отвел от него взгляд Кузьмин, медленно зашагал к знакомому штабелю.
— Только быстрей, — поторопил Шаров. — И так из-за этого идиота много времени потеряли... Да и ты хорош... Не выспался, что ли?
Кузьмин промолчал. Подумал: «Вот и все. Шумел, и только все — зря, все по-ихнему выходит». И не обратил внимания на отчетливый шепот напарника:
— Давно бы так. А то — упрямился.
8
Около года работает на лесном складе шахты «Камышинская» Иван Кузьмин. Из них полгода с Федором Мельником. Но из этих шести месяцев были дни, когда их разъединяли. Кузьмина посылали то с одним рабочим, то с другим. Коротков объяснял: так нужно. Раз нужно, зачем возражать. И Кузьмин не возражал: шел туда, куда его посылали. Федор Мельник собирался «пресечь такие недозволенные действия начальства», но сам Кузьмин уговаривал его этого не делать.
— Для тебя же лучше, — горячился Федор. — Ну, скажи, какой для тебя интерес бегать по всему складу. Надо знать одно свое рабочее место и этим местом гордиться.
— Не я один, — оправдывался Кузьмин.
— Ну вот, заладил одно и то же... У тебя гордость рабочая есть или нет?.. Ты ведь специалист своего дела,
— Ну, какой я специалист, — возражал Кузьмин.
— Не пойму я тебя, — вздыхал Федор. — А еще — казак. Слюнтяй ты — вот кто!
— Нельзя, Федор.
— Меня-то не гоняют.
— Ты — мастер, ты здесь нужный.
Разговор на этом затихал, чтоб через несколько дней снова вспыхнуть.
Когда Кузьмина послали работать с Шаровым, Федор только сказал:
— Буду ждать. Не задерживайся.
Это было три дня назад. Привел Шаров нового напарника вот на это же место — к самому дальнему штабелю. Шарова Кузьмин почти не знал. Откровенного разговора не получалось. Шаров спросил, усмехаясь:
— Как это Ольга с тобой живет, с таким бирюком. Слово из тебя не вытянешь. Вот с Коротковым ей весело было...
— Ты их не касайся! — зло прикрикнул Кузьмин,
— Ай, ай, ай, вот и голос подал, — всплеснул руками Шаров. — Не такой уж ласковый, да все равно как будто живее стало, — и продолжал оживленно, все ближе подвигаясь к Кузьмину: — Смотрю на тебя и дивлюсь: скромный, тихий, мухи не обидишь. А отчего?.. Вот странным тебя кличут. А я не верю... Видать, причина есть. А какая?.. Да разве важно какая, лишь бы людям странным да тихим показаться, лишь бы разговор пошел и в сторонке оставили, не трогали...
— Помолчал бы, — не выдержал Кузьмин.
— Можно, — охотно согласился Шаров.
Замолчал,
— Знаю, заинтересовал тебя. Видать, никто перед тобой еще так не откровенничал. И оттого ты такой молчаливый да хмурый. Вроде после свадьбы повеселеть должен, а оно все так же... знать, жизнь твоя не сахар была, пристукнула малость чем-то. Верно говорю?.. Отсюда и странный ты для людей, непонятный...
Удивлялся Кузьмин: как все правильно говорит Шаров. И неприятно было, почему именно Шаров, этот сухонький, маленький, с острыми, злыми глазками человечек, в душе его, как в своей, разбирается. Ведь какой золотой человек Федор Мельник, с таким только дружбу навеки водить, а вот не получается. А все потому, что не понимает он Кузьмина, все чаще только раздражает своими веселыми, беззаботными шутками. Хочется подчас уйти от Федора, а куда, и потому Кузьмин в уме не держит мысли пойти на откровенность. А вот Шарову захотелось вдруг о себе рассказать, бедой поделиться. И поделился бы, но тут Шаров дружески хлопнул его сухонькой легкой рукой по плечу:
— Ай, ай, ай, заболтался... Для первого раза и хватит... Все мы — человеки, у каждого своя мозоль... Думаю, сладим... Не станем смотреть бугаями... Глянь, уже второй час подошел...
Так и есть: второй час пошел. Да и солнце в зените, тени маломальской не найдешь. Хорошо, есть широкий навес из брезента. Под ним можно часок и отдохнуть. Примостились на досках рядышком, развернули «тормозки» — к шахтерам себя причисляли, завтрак свой так же называли, как и все остальные.
— Не обижаешься на меня? — Шаров придержал у рта кусок хлеба, густо помазанный сливочным маслом да еще с приложенным сверху толстым куском колбасы. Нарочно вопрос такой задал, чтоб лишний раз обратить на себя внимание: смотри, Иван Кузьмин, как сытно живем.
— За что?
— Да я так, — отшутился Шаров и подвинул сверток с обедом: бери, не жалко. Что хочешь? Колбасы? Сыра? Яйцо? Бери, не стесняйся, смекай, что к чему.
К концу обеда, когда уже из-под навеса вышли и грели на солнце голые спины, пришел Коротков. Посмотрел на сидевших рядышком напарников, весело спросил:
— Ладим? — и вежливо, присаживаясь к Кузьмину, добавил: — Ну как, не устал, Ванюша?
Впервые после свадьбы Коротков лично обратился к Кузьмину, да еще так вежливо, по-свойски. Видать, забыл свою злобу или приглушил в себе, вглубь запрятал. А ведь первое время, как узнал о том, что Ольга замуж выходит за Кузьмина, глядеть спокойно не мог. Да, время проходит — и утихает обида. Вот и Кузьмин уже не держал обиду на Короткова, хотя по-прежнему оставался в разговоре с ним сух и сдержан. И сейчас он тоже сухо ответил: