Григорий Распутин
Шрифт:
Мы вышли на ночную улицу. Унтер-офицер нервно озирался по сторонам, словно боялся, что из темноты вынырнет какой-нибудь случайный свидетель. А свидетели ему сейчас не нужны. Он явно вознамерился доставить меня к другу императорской семьи и получить за это вознаграждение.
– И где живет твой… Распутин? – Спросил Лядов с таким выражением лица, словно сейчас будет проверять меня на детекторе лжи. Говорю же, или дурак, или наивен до безобразия.
– Английский проспект, дом три, в доме господина генерал-майора Веретенникова. – уверенно ответил я, а затем, чтоб моя столь
Адрес помнил еще со времен учебы. Понятия не имею, почему он так основательно запечатлелся в моей памяти. Или может она, память, решила именно сейчас вытащить из своих закромов необходимую информацию. Не знаю.
– Ну, да. Верно… – Задумчиво протянул Лядов. Он реально таким простым вопросом проверял не вру ли я. – Идём. Да смотри у меня…
Мы двинулись по темным, пустынным улицам ночного Петербурга. Я едва сдерживал ликование. Первый шаг сделан! Меня ведут к Распутину!
Теперь главное – убедить «старца» в моих необычных способностях. А именно таким образом я и собирался напроситься ему в помощники. Явить, так сказать, чудо.
Глава 4
Путь от полицейского участка до Английского проспекта показался мне вечностью. Каждый шаг отдавался ноющей болью в избитом теле, а противная питерская сырость легко пробиралась сквозь одежду, что лишь усугублял ощущение бесконечности дороги.
Фонари, тускло мерцающие во мгле, бросали на мостовую длинные, дрожащие тени, придавая ситуации налет трагичности и мистичности. Прямо готовая сцена для фильма про Гришку. Особенно, если учесть, каким злодеем его частенько выставляли.
Меня вся эта атмосферность не угнетала, а наоборот, отчего-то веселила. Тем более, что внутри своего нового, крайне измотанного тела, я впервые за последние несколько часов почувствовал подъём и эйфорию.
Хотелось бежать вперед на всех парах, едва ли не в припрыжку, но чертов Лядов плёлся еле-еле, словно нарочно растягивая этот путь. По крайней мере, мне так казалось. На самом деле, думаю, это реально было чисто мое ощущение.
Унтер-офицер топал широким шагом, крепко держа меня за локоть, будто боялся, что я рассыплюсь в прах при первом же порыве ветра. Или банально сбегу, что более вероятно.
Его пальцы, грубые и мозолистые, впивались в мою кожу, оставляя синяки даже сквозь рукав.
Задолбали, если честно. Один бьет, второй – хватает, третий лапищей своей жмет, будто тело у меня казенное.
При этом Лядов продолжал бросать по сторонам настороженные взгляды и нервно оглядываться, словно ожидал, что из каждой подворотни может выскочить какой-нибудь особо опасный недоброжелатель.
Подозреваю, решив отвести голодранца к Распутину, Лядов нарушил какие-то правила, а потому заметно волновался из-за риска спалиться на ровном месте.
Ну или второй вариант. Он тупо боялся, что ему «на хвост» упадёт кто-нибудь типа городового Петра Алексеевича, и тогда придётся делиться предполагаемой благодарностью.
Я знаю людей неплохо. Работа научила определять интуитивно
Вот Лядов конкретно сейчас уже был настроен получить куш. Его маленькие, жадные глазки бегали, словно суетливые мыши в амбаре, а губы подергивались в едва заметной ухмылке.
Причем, могу дать руку на отсечение, рассчитывал он на вполне себе ощутимую, материальную благодарность, а не на простое человеческое «спасибо». Более того, судя по налету мечтательности, нет-нет да появляющемуся во взгляде Лядова, как и на его физиономии, он уже мысленно тратил полученные денежки на девок и выпивку.
Откуда я взял, что унтер-офицер мечтал конкретно об этих вещах? Да у него на роже все было написано. Люди, подобные Лядову, не умеют скрывать, что думают. Поэтому, наверное, он не смотря на приличный возраст, а на вид ему не меньше сорока, все еще стоит за конторкой полицейского участка. Ни ума, ни фантазии у Лядова не имеется. К моему, конечно же, счастью. Будь на его месте городовой Петр Алексеевич, есть ощущение, вместо путешествия к дому Григория сидел бы я за решёткой в компании ворья и жулья.
В отличие от Лядова, занятого фантазиями и мечтами, мои мысли имели более практичную направленность. Всю дорогу я гонял по кругу воспоминания, которые имелись у меня о Распутине. Слава Богу, было их немало.
Фигура это неоднозначная, по мнению историков – своеобразная. Вот только фишка в том, что относительно личности Гришки мнения как раз расходились.
Кто-то вешал на него ярлык афериста, кто-то чуть ли не возводил в ранг чудотворца. По большому счету – плевать. Главное – убедить Распутина, что я ему нужен. А уж под моим чутким контролем и руководством мы с ним таких дел натворим, что дух захватывает при одной только мысли об открывающихся перспективах.
Наконец, Лядов сбавил шаг и остановился.
Дом, возле которого мы оказались, выглядел обычным. Обычным среди остальных петербургских домов, естественно. Высокие, узкие окна, потемневший от времени фасад, скрипучая деревянная дверь, выкрашенная в коричневый цвет. На первый взгляд место, где жил Распутин, было абсолютно ничем не примечательно.
Странно, при его возможностях можно было обустроиться в небольшом особнячке. Все-таки ближайший друг Александры Фёдоровны. Спаситель цесаревича. Нет, однозначно с Гришкой надо будет поработать. Наставить его на путь истинный.
Мы поднялись по довольно чистой, но гулкой лестнице на второй этаж. Каждый шаг отдавался эхом в пустых пролётах, будто дом прислушивался к нашему приближению. Лядов шёл прямо за мной и громко сопел мне в спину.
Уже перед дверью он отодвинул меня в сторону, поднял руку, завис на секунду, а потом неуверенно постучал в массивную дубовую створку.
Дверь почти сразу открыла худая, высохшая женщина в черном платке, похожая на прислугу, но только глубоко верующую. Её лицо, темное и морщинистое, напоминало запеченное в духовке яблоко, а глаза, маленькие и колючие, сверлили нас с осуждением, будто тетка наверняка знала, что мы с Лядовым по утрам принимаем ванные из крови девственниц.