Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции

Жуков Юрий Николаевич

Ни хотя бы формального отрицательного ответа, ни, тем более, приглашения в ЦК Зиновьев так и не получил.

2.

Проведя два месяца в Кисловодске, Григорий Евсеевич опоздал со своим обращением в ЦК. Как оказалось, навсегда. Ведь он и не мог вообразить, какая трагедия произойдет в Смольном, как она повлияет на его судьбу.

1 декабря в 16 часов 30 минут в Ленинграде, в Смольном, в нескольких шагах от своего кабинета был убит Киров. Стрелял Л. В. Николаев. Малограмотный, но, тем не менее, бывший комсомольский и партийный работник, оставшийся без работы. Психологически неуравновешенный, что доказали его дневник и письма «к партии», которые он постоянно носил с собой.

На одном из далеко не первых

допросе Николаев, не очень понимая, что говорит, заявил: на его решение убить Кирова до некоторой степени повлияло общение с давними товарищами по работе в комсомоле. С Н. Н. Шатским — исключенным за участие в «ленинградской оппозиции» из партии еще в 1927 году. С И. И. Котолыновым — студентом Политехнического института, прежде членом ЦК ВЛКСМ и исполкома Коммунистического интернационала молодежи. Со многими иными.

За такими «показаниями» тут же последовали аресты всех, кого назвал Николаев. Тех, кто на допросах беспечно рассказывал о том, что и не думали скрывать — о своих прежних, довольно давних знакомых, работавших в Ленинградском губкоме партии, в Северо-Западном бюро ЦК РКП(б). Среди прочих прозвучала фамилия А. М. Гертика. Уже переехавшего в Москву, трудившегося помощником управляющего Объединенным научно-техническим издательством.

Гертика арестовали 8 декабря и практически сразу узнали от него о его «связях». О тех, с кем он прежде работал в Ленинграде и остался в приятельских отношениях, время от времени встречался. С И. П. Бакаевым — в 1923-1924 годах председателем Петроградской губернской контрольной комиссии, активным участником «ленинградской оппозиции», в дальнейшем занявшим пост управляющего арматурной сетью Главэнерго наркомата тяжелой промышленности. С Г. Е. Евдокимовым — в 1923-1924 годах заместителем председателя Петросовета, то есть Зиновьева, с 1925-го — секретарем Ленинградского губкома партии, в 1926-м — секретарем ЦК ВКП(б), членом Оргбюро, одним из лидеров «ленинградской оппозиции», затем начальником главного управления молочно-жировой промышленности наркомата пищевой промышленности. Другими бывшими руководителями парторганизаций Ленинграда.

Теперь предварительное следствие, которое весьма умело и профессионально вели заместитель наркома внутренних дел Я. С. Агранов, начальник экономического отдела (ЭКО) НКВД Л. Г. Миронов, заместитель начальника секретно-политического (СПО) отдела НКВД Г. С. Люшков, стало больше всего напоминать то, что называют эффектом домино. Чуть ли не каждый новый допрос давал новые фамилии, которые, в конце концов, замкнулись на Зиновьеве.

14 декабря его фамилия впервые появилась в протоколах допросов, а через день за ним пришли. Григорий Евсеевич, не чувствуя за собою никакой вины, тут же написал Сталину:

«Сейчас (16 декабря в 7 1/2 вечера) т. Молчанов (начальник СПО — Ю. Ж. ) с группой чекистов явился ко мне на квартиру и производит у меня обыск.

Я говорю Вам, товарищ Сталин, честно — с того времени, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которые я должен был бы скрывать от партии, от ЦК, от Вас лично. Я думал только об одном — как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу.

Ничего, кроме старых архивов (все, что скопилось за 30 с лишним лет, в том числе и годов оппозиции), у меня нет и быть не может.

Ни в чем, ни в чем, ни в чем я не виноват перед партией, перед ЦК, перед Вами лично. Клянусь Вам всем, что только может быть свято для большевика, клянусь Вам памятью Ленина.

Я не могу себе и представить, что могло бы вызвать подозрение против меня. Умоляю вас поверить честному слову. Потрясен до глубины души»⁶⁹⁶.

И действительно, Зиновьев

не мог догадываться, что следствие, руководимое Аграновым, решило принести его в жертву своим амбициям. Своему устремлению значительно расширить заговор тех, кто якобы готовил убийство Кирова. Создав — но только на бумаге — два подпольных террористических центра. Один — «ленинградский», включающий уже арестованных четырнадцать человек вместе с Николаевым. Другой — «московский», во главе с Зиновьевым и Каменевым.

Потому-то Зиновьева все же арестовали и на следующий день, 17 декабря («Красной стрелой»? ) доставили в Ленинград, где следствие продолжилось. А 20 декабря Григория Евсеевича практически автоматически исключили из партии, так как существовавшие неписаные правила не допускали отдачи под суд члена ВКП(б).

Только через три недели после выстрела в Смольном, 22 декабря, центральные газеты страны опубликовали сообщение «В наркомате внутренних дел СССР». Оно информировало, что предварительное расследование убийства Кирова завершено и дело передано в Военную коллегию Верховного суда СССР. Отмечало весьма важное: «Убийство Кирова было совершено Николаевым по поручению террористического подпольного ленинградского центра». Иными словами, виновными сделали нисколько непричастных к преступлению четырнадцать человек, проживавших в Ленинграде, в давние времена работавших с Николаевым в комсомольских и партийных организациях.

А что же ждет уже арестованных москвичей? То же самое или нечто более страшное?

Следующее сообщение НКВД, опубликованное через день, 24 декабря, оказалось неожиданное более мягким. «Следствие, — отметило оно, — установило отсутствие достаточных данных для передачи» Зиновьева и Каменева суду. Их дела «переданы на рассмотрение Особого совещания НКВД для ссылки их в административном порядке»⁶⁹⁷. Несомненно, такую милость мог оказать только Сталин. Пока не пожелавший обагрять кровью прошлое партии, прошлое Коминтерна.

Зиновьев понял, что в последнюю минуту судьба послала ему соломинку, за которую можно ухватиться и спастись. 28 декабря он направил в ПБ очередное послание. Написанное в спешке, крайнем волнении, почему и выглядело набором давно сложившихся у него штампов, использованных уже не раз:

«В ДПЗ (доме предварительного заключения, т. е. следственный изолятор — Ю. Ж. ) от следователя узнал я, как совершено было убийство С. М. Кирова. Ужас и сожаление охватили меня. Ужасом и оцепенением скован я до этой минуты. И чем больше подробностей узнаю я из обвинительного акта (по делу Николаева и его якобы соучастников — Ю. Ж. ) о том, как и в каких обстоятельствах подготовлялось и совершалось это злодейское преступление, тем больший ужас охватывает меня».

Далее Зиновьев, балансируя между необходимым признанием правоты партии и полной непричастностью, как своей лично, так и своих единомышленников, писал: «Антипартийная группа, связанная с моим именем, как всем известно, и в самые худшие свои времена и в мыслях не допускала террора. И, тем не менее, партия права, когда говорит, что политическая ответственность за совершившееся преступление лежит на бывшей “зиновьевской” группе, в частности, на мне».

Григорий Евсеевич пытался взывать к разуму членов ПБ и решительно отвергал выводы следствия. Напомнил им о хорошо известных взглядах своих разновременных соратников по оппозиции: «Громадное большинство состоявших, согласно обвинительному акту, в “ленинградском центре”, вышло из группы “левых” (или “безвожденцев”), порвавших с “зиновьевской” группой перед XV съездом, что наложило свой отпечаток на все дальнейшие взаимоотношения с ними. В течение годов я не видел этих людей, ничего не слышал о них и никогда не мог подозревать, что они выросли в группу фашистских убийц».