Гример
Шрифт:
Самое ужасное, я прекрасно понимал, что со мной происходит, наперед знал, что меня ждет. Иначе стало бы облегчением то, что холод якобы отступает от меня. Это иллюзия, которую испытывают все, кто замерзает. Точно так же перед истощенным жаждой путником в пустыне показывается впереди мираж – живительный оазис. Просто нервы на периферии организма теряют чувствительность. Тепло сохраняется лишь в глубине тела. А последним сдается мозг. Вот это и происходило со мной. Мне уже чудились невнятные голоса; казалось, кто-то ходит рядом со мной, но когда открывал глаза, то видел лишь кромешную темноту. Зажигалку я все еще сжимал в руке, но провернуть колесико не
А потом я почувствовал, как открывается дверь холодильной камеры. Перед глазами возникло расплывчатое пятно света. Я не видел, кто вошел, не понимал, что он делает. Возможно, я уже не мог поднять смерзшиеся веки, потому ничего и не видел – только отблески света.
Заскрипели колеса каталки, меня укачивало, сознание ускользало от меня.
Веревка глубоко врез'aлась в запястья и лодыжки. Я почти не мог пошевелиться. Мои лопатки плотно прижимались к смолистому деревянному столбу. Лунный свет пробивался сквозь заколоченные досками окна. Посреди часовни потрескивал раскаленными угольями огромный мангал. Искорки подпрыгивали в нем, синеватое пламя ореолом окутывало угли. В пыльном и одновременно сыром воздухе заброшенного кладбищенского храма пахло медом.
Как я сюда попал, я не помнил. Очнулся, уже будучи привязанным к столбу. В пальцах рук и ног ощущалось покалывание, в горле першило – возможно, сказывались последствия переохлаждения. На куче хлама возвышалась нижняя часть гроба. Прямо там стоял старомодный кассетный магнитофон. Переливался всеми цветами радуги эквалайзер, а из динамиков неслось негромкое уханье барабана низких, чуть ли не инфразвуковых частот. Ритм то нарастал, то замедлялся.
Я был не один в часовне, хоть никого и не видел перед собой, но ощущал присутствие еще кого-то. Повернуть голову не мог. Веревка, которой примотали меня к столбу, надежно охватывала и шею, но не так сильно, чтобы помешать дышать.
Раздался шорох, похожий на звук разворачивающихся огромных кожаных крыльев. Послышались шаги. Гнилые половицы прогибались, вибрировали подо мной. Возможно, шли два человека – во всяком случае, не один, это точно. Я с трудом сглотнул, уже понимая, у кого оказался «в гостях».
Рамирес подошел к мангалу. Полы его кожаного плаща обвисали, напоминая сложенные крылья. Его лицо осветил неверный свет раскаленных углей. Он даже не удостоил меня взгляда, вытянул руку ладонью кверху и разжал пальцы. На ладони виднелась горка пронзительно синего порошка. Порошок посыпался на угли и тут же вспыхнул ярким зеленым пламенем. В воздухе запахло приторным восточным снадобьем.
– Уже пришел в себя? – не оборачиваясь, спросил Рамирес.
Я хотел ответить, но язык заплетался, не слушался меня. Единственное, что удалось выдавить из горла, – неразборчивый хрип.
– Я же предупреждал тебя. – Рамирес говорил отстраненно, даже не глядя на меня. – С Инесс не стоит связываться. Она всем приносит несчастье. Даже самой себе.
Зеленое
– Она жива… – сумел проговорить я.
– Ты еще многого не понял, – пожал Рамирес плечами. – А ведь казался умнее…
Он махнул рукой, при этом полы плаща взметнулись, как крылья, будто на них подуло сильным порывом ветра. У меня из-за спины вышел «спортсмен». Все тот же взгляд абсолютно бездумных глаз, медлительная походка. Теперь я уже не сомневался, что он – зомби чистой воды, способный лишь беспрекословно выполнять приказы своего хозяина. Бессмысленно взывать к его разуму или чувствам, у него их попросту нет, они ушли вместе с жизнью.
– Начинать? – голосом, начисто лишенным интонаций, поинтересовался «спортсмен».
– Ты начинай, а мы продолжим, – ответил Рамирес, глядя мне в глаза.
«Спортсмен» с бумажным пакетом обходил меня и старательно сыпал на затоптанные доски муку, обрисовывая неровный круг. Это казалось карикатурой на обряд. Но лишь казалось.
– Мне нужно было только твое искусство. Ты умеешь вдохнуть жизнь в мертвое тело, – продолжил Рамирес, поднося к раскаленным углям руку, в которой сжимал небольшую восковую куклу без лица и одежды. Воск стал поблескивать, размягчаясь, словно его покрывали лаком. – Только твое искусство, и ничего больше. Твой друг, патологоанатом, порекомендовал тебя мне. Ты догадываешься, что сейчас происходит? Вижу, по глазам вижу, что догадываешься. Нет, даже наверняка знаешь… – Рамирес хищно улыбался и осторожно разминал податливый воск в пальцах.
– Ты не сможешь этого сделать со мной! – хрипло вырвалось у меня.
– Кто тебе это сказал? Ты бы у Инесс спросил – она знает, она сумеет ответить. Вы еще встретитесь, я это обещаю. Но не сейчас.
«Спортсмен» тем временем уже лил мне на голову что-то липкое и теплое. Я завертелся, но уклониться так и не смог – веревки крепко держали меня притянутым к столбу. Диск луны угадывался в щелях между досками.
– Я не верю в твою магию.
– Верить не обязательно, – усмехнулся Рамирес. – Можно не верить, скажем, в луну, но ее свет доказывает обратное. Ум временами играет с нами в плохие игры. У меня на родине есть пословица: «От любопытства кошка сдохла». Именно любопытство сгубило тебя. Я не люблю любопытных и догадливых.
«Спортсмен» закончил свою работу и отошел в сторону, стал как столб, даже не моргал. Рамирес подошел ко мне, в его руке что-то щелкнуло, и между пальцев сверкнуло остро отточенное лезвие выкидного ножа. Металл, на котором переливались огненными бликами отраженные угли, закачался у моего лица.
– Страшно? – спросил Рамирес.
Я не выдержал и отчаянно закричал. Мой крик тонул в высоте под деревянным куполом. Я кричал, надеясь, что меня все же кто-нибудь услышит. Когда я выдохся, Рамирес засмеялся.
– Ну подумай сам. Кто придет на кладбище, даже услышав твой ночной крик? Сам бы ты пришел?.. Смирись. Не все так плохо.
Лезвие пронеслось у самого моего лица. Я зажмурился, ожидая, что из пореза польется кровь. Но даже ничего не почувствовал. Когда наконец-то заставил себя открыть глаза, Рамирес уже держал в пальцах пряди моих отрезанных волос.
– Вот и все, что мне было нужно от тебя, – сказал он, прикладывая прядь к размягченной над углями голове восковой куклы.
Движения у Рамиреса были четкими, умелыми. Волосы приклеились, и он уже расправлял их в подобие прически. Кончик ножа двигался быстро, прорезая в воске черты лица.