Гром победы
Шрифт:
Карета везла, несла Елизавет Петровну в государеву резиденцию. Мимо дворцов, каналов, а вдали, в порту, распускались корабельные паруса... Санкт-Петербургу всё было нипочём, он словно бы твёрдо для себя решил всё хорошеть и хорошеть и полниться красотами...
Но, впрочем, всё громче и громче шли толки о переезде двора в старую столицу, в Москву, там будет резиденция нового государя...
Елизавет Петровна похмуривалась. Петербург она любила. Когда о Петербурге думала, тогда и об отце думалось с любовью. Тогда будто и не было ни Анны, ни детей Алексеевых, а только
И дворец в этом городе воздвигнуть... Ах, какой дворец... чтобы в Версале только руками развели!..
Было что-то вроде малого маскарада. Гости съезжались и входили в залу в маскарадных плащах — домино. И она явилась в домино — в розовом. Оглядела себя в настенное зеркало. Золотая рама с крылатыми купидонами напомнила о Венере. Явиться бы — в таком костюме — полунагою... Или в мужском костюме, в чулках в обтяжку... Лизета знает, как хороши у неё ноги... Ничего! Настанет ещё время, её время...
Более всего её пугало: как будет она глядеться среди малолеток? Нет, она не смешна, да и малолетки — не такие уж малолетки!
Принцесса Наталья Алексеевна — совсем взрослая, даром что пятнадцати не минуло. Красива строгой красотой. Катенька Долгорукова, конечно, изумительна; красота Катенькина такова, что невозможно и завидовать, редкостная красота...
Зала обита была гобеленовыми обоями. Елизавет Петровна подошла к сидевшей в креслах старенькой княгине Волконской. Завёлся лёгкий разговор, цесаревна искренне любила подобные разговоры, когда всё в лёгкости перемешивалось — сплетни о великолепном чудаке Фридрихе Прусском, воспоминания о великом Петре и Екатерине Алексеевне, болтовня о модах и танцах, о придворных любовных интригах — кто за кем ухаживает — «махается»...
Приблизился с поклоном посланник французский. О, начал составляться кружок! Но кто бы теперь узнал дерзкую, распущенную девчонку, презревшую бедного Андрея Ивановича? Цесаревна с лёгкостию отвечала на парижское остроумие своего собеседника, белые пальчики играли веером с таким изяществом...
— Обворожительна! Обворожительна! — шептала Волконская Юсуповой. — И где глаза у женихов?
Юсупова подняла палец к губам. Вздохнула. Елизавет обернулась к ней, произнесла с изумительным тактом несколько тёплых слов. Княгиня Юсупова едва не прослезилась. Всем известна была несчастная судьба её дочери Полины, княжны Прасковьи Григорьевны, отправленной не так давно в Тихвинский монастырь...
— Взгляните, как похож! — проронила Волконская вполголоса по-французски.
Лизета взглянула вместе с остальными. И была несколько изумлена и даже и взволнована. Разве она так давно не видела его? Но как же он вырос!.. И сходство было настолько явное! Даже она, вовсе не склонная верить в какие-либо странные мистические аллегории, тут едва не вздрогнула. К ней направлялся... её отец! Но не тот, почти старый, измученный болезнью, каким был в последние свои годы, а молодой — крутые кудри по плечам, румяное, как девичье, лицо, живые глаза — таковым некогда, уже столь давно, увидели послы чужеземных государств мальчика, будущего Петра Великого. И ныне — внук будто повторял деда, хотя, конечно, полного сходства быть не могло; в чём-то, глубинном, быть может, самом важном, быть может, они — дед и внук — различались. Такие, как Пётр Великий, не могут явиться дважды в одном роду, и то, за столь краткий период времени...
Лизете понравилось это молодое, округлое, румяное лицо. Когда она сделалась женщиной и определились её вкусы, она осознала, что более всех ей нравятся вот такие здоровые красивые юноши — кровь с молоком! И могло показаться странным, что епископ Любекский, её покойных жених, вовсе и не был таким, а ей всё же было хорошо с ним. Но она была не из тех, что задумываются над подобными
Большими белыми зубами племянник, император, улыбнулся ей. Она встала с кресел и присела перед ним церемониально. Он подал ей руку, повёл к танцующим. Она попросту обрадовалась этой открывшейся возможности натанцеваться всласть.
Французский посланник дивился изяществу её движений. Пётр Алексеевич отпускал ей французские комплименты, Она отвечала остроумно.
Она ему была куда более по душе, нежели Катенька Долгорукова. Неоценимости Катенькиной красы он ещё не понимал. Катенька ведь была моложе его, вроде как совсем девчонка. И потом Катенька привычная была, давно игрывали вместе; вместе росли, в сущности. И в Катенькиной натуре уже проявлялись холодность и замкнутость, столь свойственные подобным изумительным красавицам. Он догадывался о намерениях сделать Катеньку его женою. Что ж, он бы не противился; это всё же лучше, чем унылая, костлявая Марья Меншикова... Ему пришло в голову, что ведь это приятно, когда твои желания или нежелания производят совсем необыкновенные воздействия. Вот он не захотел жениться на Марье, не Бог весть какое нежелание, а на тебе! Всемогущий Александр Данилович разом потерял всё: дворец, богатство, удачу. И это всё потому, что вот Пётр не захотел жениться на его дочери!.. И теперь юному императору очень желалось ещё чего-нибудь этакого, чьей-нибудь внезапной опалы, например, сходной с головокружительным падением с невиданной высоты. Но Пётр вовсе не был злым. Его бы развлекло и чьё-нибудь неожиданное возвышение; или, нет, не чьё-нибудь, а любимого друга Вани, Ивана Долгорукова; вот для кого Пётр на всё готов!..
А красота молодой тётки была такая игривая, душистая, пышная, Он мог сколько угодно ощущать себя взрослым, но всё же ему не могло не льстить это внимание кокетливое совсем взрослой девицы. И... об этом никто не знал, даже Ваня, но Пётр ведь ещё не сделался настоящим мужчиной, ещё не имел женщины...
Лизета болтала с ним весело и непринуждённо. Она вдруг подумала со стыдом, что ведь после смерти Бишофа ещё не знала другого мужчины. А как было бы забавно, если бы... И хорошо и весело... Он ведь хорош, этот маленький Пётр...
Начался новый танец...
Посланник испанский, герцог де Лириа [22] , шёл в паре с Натальей Алексеевной, сестрой государя, и тихо беседовал с нею:
— Принцесса Елизавета столь пылкая и прекрасная...
Но девочка тотчас поняла, что никакая это не похвала, напротив, утончённое уязвление. Наташа улыбнулась одними губами, её тёмные красивые глаза глядели строго и не улыбались.
— Нетрудно предугадать, что она пойдёт по стопам своей матери, — осторожно продолжил герцог.
22
Герцог де Лириа... — Испанский посол при дворе Петра II, оставил интересные записки (1727 — 1730) на испанском языке.
— Только бы не с моим братом! — откликнулась Наталья Алексеевна с внезапною живостью. О, она-то не сомневалась в измене Екатерины великому Петру, в постыдной связи Екатерины с молодым Монсом...
— Разве для вашего брата не существует магнита более притягательного, нежели девица старее его шестью годами, да к тому же и родная по отцу тётка?
— Пётр ещё слишком молод для того, чтобы понимать, какой алмаз получает он в лице прекрасной Катеньки. А сама Катенька, увы, слишком ещё холодна. Спящая царевна! И покамест моему брату не дано пробудить её...