ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ
Шрифт:
Чебахан напомнила Озермесу о его обещании.
— Жарко, — с сомнением пробормотал он, — и подъем на гору крутоват.
— Разве я когда-нибудь задерживала твой шаг? — спросила она и, опустив глаза, прибавила: — Моя мать говорила — чем длиннее путь, который пройдет женщина тяжелой, тем легче ребенку вылезти наружу.
— Тебе лучше знать, белорукая, — согласился он.
Когда ночь уступила место новому дню, они, взяв с собой Самыра и Хабека, попрощавшись с Мухарбеком и его сыном, отправились на Богатырь-гору. Озермес, несмотря на визгливые протесты Хабека, засунул его за пазуху, тот быстро утихомирился,
Чтобы Чебахан меньше находилась под обжигающими стрелами солнца и не увидела змей, набирающих тепло в русле пересохшей речки, Озермес прошел лесом дальше, чем в прошлый раз. С заходящей стороны грабы были толще, морщинистее, гуще обросшие мхом, некоторых, подобно змеям, душили лианы. Давняя слежавшаяся листва мягко, как кочки на болоте, беззвучно поддавалась под ногами, сыроватый воздух стоял неподвижно. Казалось, что здесь так же пусто, как в сердце во всем разуверившегося человека.
Чебахан поежилась, словно от холода.
— Тут, наверно, прячутся удды.
— Может быть, — сказал Озермес, — но днем они никому не показываются.
Когда вышли на усеянный цветами луг, Озермес поймал пролетавшую над ними желтую бабочку и смазал ею подошвы у Чебахан и у себя.
— Безусый Хасан, — объяснил он, — говорил, что после этого легче идти.
Чебахан заулыбалась.
— Когда я была девочкой, мы, бегая наперегонки, тоже смазывали подошвы бабочками.
— И что?
— Кто-то прибегал первой, а кто-то последней...
— А ты?
— Я родилась легконогой.
Глаза Чебахан превратились в зеркальца, и Озермес умолк, чтобы не беспокоить ее душу, унесшуюся в детство. Но время спустя он остановился и, сжав руку Чебахан, показал на пригорок, на котором сидел заяц.
— Посмотри, что он вытворяет, — шепнул Озермес. — Не бойся, посмотри не на морду, а на лапки.
Заяц, подняв длинные уши и уставившись на Озермеса, Чебахан и Самыра, колотил задними лапами по земле, как по барабану. Поколотил, перестал, поколотил еще немного, подпрыгнул и скрылся за кустами.
Чебахан рассмеялась.
— Что он делал, муж мой?
— Сообщал другим зайцам, чтобы они прятались или убегали.
— Я ничего не слышала.
— У зайцев слух лучше, чем у людей, недаром у них такие большие уши. К нашей поляне длинноухие не подходят из-за Самыра, в силки они попадают, как и раньше, но я уже несколько раз замечал — стоит кому нибудь из них увидеть меня и побарабанить лапами по земле, как все зайцы поблизости пропадают.
— Может, они умеют и подзывать других зайцев к себе? Ты не пробовал стучать ногой по земле?
— Ну уж свой стук от чужого длинноухие наверняка отличают.
Перейдя через высохшее русло, они стали подниматься в гору. Самыр, узнав дорогу, устремился вперед, Хабек, возжаждав воли, заворочался и заскулил. Озермес опустил его на землю, и тот побежал за Самыром, однако, заметив гревшуюся на земле ящерицу, остановился, подумал и кинулся на нее. Ящерица, ускользнув от волчонка, исчезла в щели, он, свесив ухо, попытался засунуть в щель лапу. Чебахан и Озермес засмеялись. Хабек обиделся и, принюхиваясь к горьковатому запаху обожженной солнцем земли, затрусил дальше.
— По этой
Озермес одобрительно посмотрел на нее.
— Ты внимательнее меня. Но для чего нашим предкам нужно было подниматься в гору на арбах? Камни есть и здесь, вряд ли они доставляли их издалека. Может, привозили сюда тех, кого покинула душа? Или построили дорогу, когда везли великана с мечом? Мой отец, наверно, смог бы все объяснить.
Скалы, от которых, как от камней очага, веяло жаром, и темнеющий наверху шлем Богатырь-горы, и прикрытые зелеными овчинами лесов хребты, и широко раскрывающиеся синеватые дали, все, без крика, без желания заявить о себе, утверждало свою естественную вечную прочность, и у Озермеса угасло стремление ломать голову над тем, откуда все началось, сотворил ли этот прекрасный мир Тха или он существовал всегда, сам по себе, был, потому что был. — Что нужно тебе? — спросил он себя. — Почему ты не можешь успокоиться, забыть о своих сомнениях и жить, как живет все, что окружает тебя? Глубоко вздохнув, он встретился с ласковым взглядом светлых, отражающих голубизну неба глаз Чебахан.
— В хорошем месте возносили хвалу Солнцу наши прародители, — сказала она, кивком головы показав на вершину Богатырь-горы.
— Подожди, еще не то увидишь, — пообещал он.
Поднявшись на площадку, они обошли ее по кругу, поискали глазами свою саклю, но за деревьями на противоположном склоне ее не было видно, присели в тени скалы пещеры, поели, бросили по косточке Самыру и Хабеку и потом сидели молча, без дум и забот. Чебахан смотрела по сторонам, подняв голову, следила за беркутом, парившим высоко над ними, иногда поглядывала на Озермеса, чему то про себя улыбалась, и он улыбался ей в ответ. Потом он, все время следивший за движением солнца, сказал, что им пора войти в пещеру. Они подошли к круглому лазу. Самыр и Хабек, устроившиеся в сторонке, на продуваемой ветром каменной плите, лениво подняли головы, посмотрели на них и не тронулись с места. Озермес хотел помочь Чебахан, но она вдруг отвела его руки и, показав на свой живот, встревоженно спросила:
— А ему не повредит, если я посмотрю на мертвого?
— Не должно, — поразмыслив, ответил он. — По-моему, он давно уже не мертвый, а что-то вроде окостеневшей памяти. Он, как наш Мухарбек, только во много раз старше, такой старый, что, возможно, был внуком или правнуком Солнца.
— А его душа? Она не могла остаться возле него?
— Разве что поселилась в этой скале, но не думаю. Кто может знать, в ком она живет теперь? Но если ты беспокоишься, не заходи к великану.
— Гость, который останавливается у входа и поворачивает обратно, оскорбляет хозяина, я войду. А теперь, если тебя не затруднит, помоги мне.
Забравшись в пещеру, Чебахан выпрямилась, подождала Озермеса, потом подошла к скелету и поздоровалась с ним. Он, скалясь, смотрел вверх своими темными глазницами. Увидев его мертвую улыбку, Чебахан попятилась и робко произнесла:
— Пусть все, кому должно родиться, будут такими же большими и сильными, как ты, тхамада!
Осмотревшись, она отошла подальше, присела на корточки, принялась перебирать своими тонкими длинными пальцами черепки и увидела на дне разбитого кувшина обрывок пестрой ткани.