Грон. Трилогия
Шрифт:
Задержанного поставили перед Гроном, Посланец вскинул голову и прорычал с еле сдерживаемой яростью:
— Все равно ты обречен, Измененный.
Грон молча смотрел ему в глаза. Тот некоторое время с вызовом глядел на Грона, потом попытался отвести глаза, но вдруг почувствовал, что не может этого сделать. Его начала бить мелкая дрожь, а лицо покрыл липкий пот. Грон медленно отвел взгляд и повернулся к Слую:
— Лейтенант, заберите его. — Он помолчал и продолжил голосом, от которого у схваченного похолодело сердце: — Не спрашивай его ни о чем, просто отрезай от него по кусочку. Сначала пальцы, потому уши, нос, в конце, если не надоест, распори ему живот и отрубай по локтю кишок. Не торопись. — Он сделал паузу, кинул на схваченного равнодушный взгляд и столь же равнодушным тоном закончил: — Впрочем, если
Слуй отдал честь и повернулся к схваченному. Убийца судорожно перевел взгляд на его лицо и помертвел, не увидев в его глазах ничего, кроме смерти. Посланец рванулся и визгливо закричал:
— Ты не должен ему доверять! Это он по приказу своего господина помог мне проникнуть в Корпус! Он обучил меня стрельбе из арбалета!
Грон снова искривил губы в усмешке, больше похожей на оскал, и тихо произнес:
— Я знаю, — повернулся и прошел мимо. Оставив за спиной труп своего друга, его убийцу и Слуя, который коротким ударом под дых остановил едва не вырвавшийся вопль посвященного а затем приказал своим людям:
— Если вздумает орать — придушите. Больно, но не насмерть Мне с ним предстоит долгий разговор. — Он повернулся и, тяжело ступая, двинулся в сторону угловой башни, где располагался кабинет Яга и все помещения, необходимые для его работы.
Грон нашел Сайторна в крепостном лазарете. Тот лежал, укрытый по горло простыней, с искаженным от страдания лицом. Грон присел рядом. Веки Сайторна дрогнули, и он медленно открыл глаза. Какое-то время он изумленно смотрел на Грона, потом разлепил опухшие искусанные губы и прошептал:
— Грон…
Грон молча кивнул. Сайторн сглотнул и зашептал:
— Грон, Яг, он…
Грон жестом остановил его:
— Я знаю.
Сайторн прикрыл глаза и учащенно задышал. А Грон тихо сказал:
— Он мертв.
Сайторн криво улыбнулся, а Грон добавил:
— Он заслонил меня от стрелы убийцы.
Сайторн широко распахнул глаза и уставился на Грона. Грон кивнул, подтверждая, что все, что он сказал, правда, и пояснил:
— После того как ты ему все рассказал, он решил, что жизнь всего этого мира против девяти лет его возможного всевластия и славы — слишком неравноценная замена. — Грон помолчал. — Лет десять — пятнадцать назад эти мысли его бы не остановили. А сегодня… — Он стиснул кулаки. Несколько мгновений стояла тишина, потом Грон негромко произнес: — Я должен спасти этот мир! — И снова замолчал. — Сайторн, после того, что произошло, — глухо проговорил Грон, — ты вправе отказаться…
Но Сайторн перебил его:
— Я помогу тебе, Грон, — он мучительно улыбнулся, — если уж даже Яг…
Грон протянул руку и осторожно провел ладонью по щеке Сайторна. И улыбнулся.
— Тогда постарайся поправиться побыстрее, у нас с тобой не так много времени.
Сайторн снова искривил губы, пытаясь изобразить улыбку:
— У тебя умелые палачи, Грон, но я постараюсь. Надеюсь, лекари у тебя не хуже.
Грон серьезно кивнул и, поднявшись, вышел из лазарета. У дверей его ждал Слуй. Грон с удивлением посмотрел на него и спросил:
— Уже?
— Он жив, — отозвался Слуй. — Он сказал, что они собираются захватить твою семью. — И, заметив, что Грон подался вперед, добавил: — Я отправил гонца, но боюсь, уже поздно. Он сказал, что узнал об этом случайно, еще год назад, когда нес службу в главном храме Магр. Из мельком услышанного обрывка разговора между Вграром, Верховным жрецом Магр, и Хранителем Порядка. Тот торчит у них в храме уже третий год. — Слуй вздохнул. — Они собирались сделать это на исходе месяца Згур по горгосскому календарю, а, по моим расчетам, он закончился пять дней назад.
Грон стоял, выпрямившись во весь рост, стиснув кулаки и прикрыв глаза. Он резко выдохнул и посмотрел на Слуя суровым взглядом:
— Наверно, ты прав, но… Вдруг произошло чудо? Подождем. А пока… Пошли гонцов к Гагригду, Сиборну, Ливани и Дорну. Я хочу, чтобы они были здесь к исходу месяца, и… получше охраняй пленника.
Слуй усмехнулся
— Не убежит. Нечем. — И, заметив взгляд Грона, пояснил с какой-то тупой яростью в голосе: — Я был нетороплив и начал снизу. Теперь, если бы у него остался мужской отросток, он как раз доставал бы до пола. — Пару секунд он с трудом боролся с охватившей его яростью, потом отдал честь, резко повернулся и отправился выполнять приказание. Грон быстро поднялся в свои апартаменты. Там он раскрыл шкаф, выгреб из него вещи и из самого дальнего угла вытащил свой старый дорожный мешок, который купил на базаре одного из придорожных сел, еще странствуя с Югором. И застыл, едва преодолевая желание бросить все и, вскочив на коня, кинуться в Эллор, потом опомнился и опустился на кровать. Сердце ныло. Грон вздохнул и решил подвести баланс. Виноват ли он в том, что произошло? Вне всякого сомнения. Их захватили из-за него. И для того, чтобы повлиять на него. Мог ли он это предотвратить? Вряд ли. Даже если бы они постоянно находились рядом с ним. А он не мог себе этого позволить. Шла война, которая началась не по его воле и продолжалась вопреки его желанию, и, чтобы только выжить в этой войне, необходимо было отдавать ей любую свободную минуту. Что же ему делать? Грон прикинул несколько вариантов: пойти войной на Горгос? Ибо очень вероятно, что Орден отправит пленников именно туда. Они чувствуют себя там слишком уверенно, чтобы избрать другое место. И в то же время Горгос достаточно близко — можно воспользоваться удобным моментом и выставить требования, быстро предоставив подтверждения того, что пленники живы и имеют товарный вид. Впрочем, быть может, они руководствуются другими соображениями и пленников в Горгосе нет. Он задумался. Нельзя. Корпус пока не готов к такому походу, а уверенности в том, что пленники именно там, нет. Послать людей на разведку? У него еще нет специалистов, способных переиграть Орден в ТАКОЙ игре. Тем более что никто не знает об Ордене в Горгосе столько, сколько узнал он во время этого похода. Вырвать семью из сердца? Он крепко зажмурился. Невозможно! Идти самому? Если руководствоваться только эмоциями, то — да! Немедленно! Сейчас же! Но… Что толку спасти детей, зная, что им отпущено всего девять лет жизни. Он ни в коем случае не должен потерять темп. Грон скрипнул зубами, зажал в кулак свое кровоточащее сердце и, встав с кровати, подошел к столу. Достав бумагу и перо, он сел за стол и, положив перед собой лист бумаги, стиснул голову руками.
Когда вторая смена, поеживаясь и гулко стуча каблуками, возвращалась в караульную, а склянки на маяковой башне пробили два часа, Грон откинулся на спинку кресла и, положив ручку, размял усталые пальцы. Он принял решение. Он знал, как его выполнить. И он никому бы не посоветовал быть сейчас на месте Ордена.
Толла смерила стоящего перед ней ненавидящим взглядом, но тот и бровью не повел.
— А если я прикажу бросить тебя в подземелья дворцовых казарм?
Стоящий перед ней учтиво поклонился:
— Если на то будет ваша воля, моя базиллиса. — И вкрадчиво проворковал: — Но я не думаю, что вы это сделаете. На это был бы способен ваш супруг, он… — Говоривший хотел произнести что-то более энергичное, но сдержался и продолжил более учтиво — Сейчас далеко. А вы — дочь базиллиуса. И бросить в подземелье патриция, который когда-то так верно служил вам, и вся его вина состоит лишь в том, что родителей не выбирают…
Толла несколько мгновений вглядывалась в его лицо, но не смогла уловить ничего, кроме искреннего смирения. Она отвернулась и некоторое время размышляла, потом вздохнула:
— Хорошо. Я разрешаю вам вернуться в дом вашего отца, но запрещаю покидать город и появляться в храме. Когда вернется мой муж, мы встретимся еще раз.
Посетитель учтиво поклонился:
— Благодарю, моя базиллиса, — и вышел из зала. Высокая дверь, украшенная резьбой, закрылась за его спиной, и Алкаст не смог сдержать торжествующей улыбки. Эта подстилка Измененного поступила именно так, как они с Хранителем и рассчитывали. Теперь воплощению их планов могло помешать только чудо.
Вечером, когда Толла занималась с детьми, в ее покои ворвался Франк. На его лице было написано крайнее возбуждение, глаза пылали, с губ уже были готовы сорваться резкие слова, но, увидев детей, он сдержался и почти спокойным голосом произнес: