Гросс
Шрифт:
— Я буду молиться за успех этого дела.
— Я тоже, хотя, говоря по совести, не припомню, чтобы от этого занятия был толк. Но в любом случае, спасибо тебе. Я умею ценить верных людей и не забуду твоей услуги. А уж если все получится, то моя благодарность будет просто безграничной!
— Для меня и моего жениха нет большей награды, чем служить вашему величеству!
— Конечно, — кивнула царица, — а теперь давай прощаться. Провожать меня не надо.
С этими словами государыня обняла и поцеловала свою фрейлину, после чего вышла вон, осторожно
[1] Мансанилья — вид испанского хереса. Сухое, крепленое вино, произведенное в системе «солерас» круглый год под флором. Очень легкое, ароматное и светлое, благодаря высокой кислотности и яркому аромату отлично подходит в качестве аперитива.
Глава 11
Изучавший, как и большинство его сверстников, катехизис цесаревич хорошо знал, что жизнь — это подготовка к загробному существованию, ожидание неминуемой смерти и вообще страдание. Поэтому надо постоянно быть готовым ко всяческим неприятностям и, коли уж они случились, стоически их переносить. Но это в теории, а на практике…
Так уж случилось, что истинное предназначение оберега, висевшего у него до сих пор на шее, Николай узнал как бы ни последним. Началось все с того, что Марцева просто сняла его и стала исследовать. Потом появилась матушка, поднялась некоторая суматоха, впрочем, быстро затихшая. Затем оказалось, что один из ассистентов целительницы никто иной, как его новый приятель Колычев.
— Все будет хорошо, — шепнул ему Март, спустив на секунду свою маску, но тут же вернул ее назад, сохраняя инкогнито.
Было странно, но Коля ему поверил. Была в этом молодом человеке какая-то непонятная внутренняя сила и убежденность. К тому же, он оказался одним из немногих его знакомых, кто вообще никогда не лгал. Потом он вернулся во дворец и снова остался один. Где-то совсем рядом плакала матушка, сердито сопел отец, а за высокими створчатыми дверями слышалось назойливое дыхание любопытствующей прислуги. Затем все кончилось, и снова нацепившая на свое красивое лицо маску императрицы мама объявила ему волю отца, так и не нашедшего в себе сил сделать это лично.
— Вести себя по-прежнему, тайну амулета хранить до особого распоряжения и вообще делать вид, что ничего не произошло!
— Какую тайну? — не понял цесаревич.
И тогда она ему все рассказала, не утаивая ни единой подробности. О том, как заказывался злополучный артефакт, какую роль в этом сыграла его августейшая родня, и что в результате получилось.
Когда слова в его сознании обрели смысл и вес, то цесаревич одновременно ощутил два строго противоположных и одинаково сильных чувства. Горечь и облегчение. Горечь от неизбывности и трагичности предательства, случившегося много лет назад, и облегчение, что отсутствие у него Дара — не его вина, и больше отец никогда не сможет упрекнуть, пусть даже мысленно, своего сына в недостаточном старании или слабости.
Первые три дня наследник провел в состоянии,
Под утро четвертых суток жизни «после» ему приснился необычайно яркий сон-видение. Он летел выше облаков. Земля напоминала с такой высоты топографическую карту. А рядом парил огромный сокол, его сапфирово-синий огромный глаз сиял в лучах необыкновенно яркой, какой-то золотисто-алой, испещренной шрамами Луны.
Коля, раскинув руки, стремительно пронизывал воздушное пространство, ощущая себя в родной стихии. Он наслаждался и не думал ни о чем. Но в какой-то момент на горизонте появилось едва различимое сияние. И он понял: они с соколом движутся быстрее ветров строго курсом на рассвет. Рядом раздался могучий клекот, в котором слышалось: «Да, мы летим навстречу солнцу!»
С этим ощущением Николай и очнулся, сразу открыв глаза и увидев в окне отблески золотистого сияния. «Утро наступает. Еще семи нет. Рано». Но спать уже совсем не хотелось. Зато и путанность мысли прошла без следа. «Если мне не суждено быть одаренным, то и в цари лезть толку никакого. Значит, надо просто жить. Самому. Найти свое место в этом огромном мире…».
Придя к такому выводу, Коля не стал тянуть и при первой же встрече с отцом сообщил ему о своих намерениях. Случилось это за обедом — как бы ни единственным временем, когда их семья собиралась вместе, почти без посторонних. Поначалу все было как обычно. Камер-лакеи, повинуясь командам дежурного генерал-адъютанта, подавали блюда. Сидевшие в самом конце стола сестры дурачились и проказничали, заставляя хмуриться матушку и вызывая добродушную улыбку отца.
Наконец, прием пищи подошел к концу, и Николай, которого в последние дни старательно не замечали, негромко спросил.
— Ваше величество, могу ли я обратиться к вам с просьбой?
Уже собравшийся покинуть их и отправиться в курительную комнату отец вздрогнул и посмотрел на сына с таким удивлением, будто с ним заговорил какой-то предмет мебели или даже выложенная затейливыми изразцами голландская печь.
— Конечно, — выдавил он из себя, когда молчание слишком уж затянулось. — Только давай отойдем…
— Гхм, — громко прочистила горло императрица, после чего выразительно посмотрела на своего царственного супруга.
— Хотя можно и здесь, — обреченно согласился тот, пряча в карман кителя портсигар.
— Девочки, — проворковала государыня, обращаясь к дочкам. — Поцелуйте отца и отправляйтесь к себе.
— Но мама, — недовольно протянула самая бойкая из них Ольга, почуявшая, что вокруг происходит что-то интересное.
— Быстрее, папа очень занят! — удушила в зародыше все возможные возражения мать.
Не тратя более времени на бесполезную дискуссию, девочки послушно встали и, по очереди подходя к царю, прикладывались к его щеке, после чего чинно следовали на выход.