Гротеск
Шрифт:
Я с детства была у нее как под микроскопом. Играли мы или делали уроки, она все время следила за мной, во все совала нос, пыталась мной командовать. Мы хоть и сестры, но совсем не похожи, и характеры у нас абсолютно разные. Именно из-за внешности.
Я и сейчас с ненавистью вспоминаю тот случай, когда мы ездили в горы на отцовскую дачку. Он оставил черное пятно в моей душе. Зимой, в темноте, по горной дороге, мне пришлось возвращаться к Джонсонам. Окажись сестра на моем месте, она бы меня прокляла, убила. Даже отца довела, и он ей вмазал как следует. Тогда я остро почувствовала,
— Мать умерла. Чего мне здесь делать?
— Значит, хочешь быть японкой? — запинаясь, жалко проговорил отец. — Тяжело тебе придется с твоей внешностью.
— Ну и пусть. Но я же японка.
Так решилась моя судьба. Мне суждено быть японкой и жить в стране, где такая высокая влажность. Дети будут показывать на меня пальцем: «Гайдзин! Гайдзин!» [17] — за спиной буду слышать: «Полукровки, конечно, милые, но они стареют быстро», — одноклассники будут издеваться надо мной. Надо будет соорудить вокруг себя толстую стену, как у сестры. Самой мне ее не построить, и я решила использовать для этого Джонсона.
17
Этим словом японцы со времен Средневековья, когда страна была изолирована от внешнего мира, обозначают пришельцев извне, иностранцев.
— И куда же ты денешься? К деду? С ним будешь жить?
На деда уже заявила права сестра. Если ей что-то в руки попадет, она не уступит никому. Обеими руками упрется в дверь, ни за что к деду не пустит.
— Я попросила у Джонсона разрешения пожить у них.
— У того американца? — Отец скорчил гримасу. — Неплохо, но ведь раскошелиться придется.
— Он сказал, денег не надо. Можно, я поеду?
Кивка не последовало.
— Сестре же ты разрешил остаться!
Отец пожал плечами. Я поняла, что он сдается.
— У нее никогда не было ни капельки тепла ко мне, — сказал он.
У отца с сестрой так много общего. Мы замолчали. В наступившей тишине напомнил о себе кран: кап-кап-кап…
— Ладно! Поезжай! — отрезал отец с раздражением, будто не в силах больше терпеть этой пытки водой.
— А ты можешь спокойно жить с Урсулой.
Я вовсе не собиралась так заканчивать разговор, но отца мои слова расстроили.
На следующее утро я не пошла в школу и позвонила Джонсону в офис, но говорить ему, что отец меня отпустил, не стала.
Услышав мой голос, Джонсон обрадовался:
— Юрико! Как хорошо, что ты позвонила! Думал, мы встретимся, когда меня перевели в Токио, но никак не ожидал, что вы уедете в Швейцарию. Как дела? Все здоровы?
— Мама покончила с собой, а отец завел себе новую женщину. Говорит, будет теперь с ней жить. Я хочу обратно в Японию, но ехать некуда. Там осталась сестра, только с ней я жить не хочу. Прямо не знаю, что делать.
Я не собиралась выжимать из Джонсона сочувствие. Цель была — соблазнить его. Пятнадцатилетняя девчонка соблазняет тридцатилетнего мужика!
Джонсон
— А может, тебе с нами пожить? Как тогда, на даче. Будешь как маленькая девочка, укрывшаяся от старшей сестры, которая ее обижает. Оставайся у нас сколько захочешь.
Вздохнув с облегчением, я решила спросить о Масами. Вдруг у них ребенок, тогда я у них буду как бельмо на глазу.
— А Масами? Что она скажет?
— Масами будет только рада. Честное слово. Знаешь, как она любит нашу маленькую любимицу Юрико? А вот со школой как?
— Я пока не решила.
— Тогда я попрошу Масами поискать варианты. Ну же, Юрико, соглашайся.
Мурлыкающий голос Джонсона говорил: рыбка попалась. Довольная, я прилегла на диван и вдруг почувствовала чей-то взгляд. Подняла глаза и увидела Урсулу. Она мне подмигнула. О чем я говорила с Джонсоном, она понять не могла — языка не знала, но по моему тону инстинктивно о чем-то догадалась. Я кивнула и улыбнулась. Я — как ты. Тоже теперь буду жить за счет мужика. С легкой улыбкой на лице Урсула проворно ретировалась в спальню.
С этого дня вода из крана капать перестала. Наверное, Урсула стала туже его закручивать. Когда отца не было дома, она летала как на крыльях. Не верилось, что она когда-то отдыхает.
Я выдвинула ящик шкафа, где лежала стопка рождественских открыток от отца. Сверху — та, что он прислал в прошлом году. На открытке была фотография всего семейства, сделанная на свадьбе Анри, который наконец решил жениться на своей подружке. Отец с Урсулой и их трое детей. Все мальчишки. Карл с Ивонной, Анри с женой и две их девчонки. Младшей сестры Анри на снимке не было — уехала в Англию. Я пригляделась к Карлу, моему первому мужчине. После того как я уехала из Берна, мы с ним ни разу не виделись. Он растолстел, роскошные темные волосы совсем поседели. Шестьдесят шесть лет. Неужели я когда-то спала с этим стариком?
Накануне моего отъезда, ближе к вечеру Карл тайком заглянул к нам, вычислив, что отец будет на фабрике. В комнате, заваленной плюшевыми медведями и куклами, он наградил меня долгим поцелуем.
— Юрико! Неужели мы больше не увидимся? Может, останешься? Ради меня?
В глазах Карла я увидела желание. И покой. Не иначе мой отъезд и смерть матери избавили его и от вины, и от раскаяния.
— Мне тоже не хочется уезжать, но ничего не поделаешь.
— Ну тогда давай еще разок, а? Прямо здесь. — Карл начал расстегивать ремень на джинсах.
— Урсула же дома!
— Ничего! Она не услышит.
Карл смел на пол плюшевых зверюшек и повалил меня на узкую кровать. Я не могла пошевелиться под его тяжестью.
И тут послышался стук в дверь и голос:
— Это я — Урсула.
Карл вскочил, судорожно поправляя одежду. Не дожидаясь, пока он приведет себя в порядок, я распахнула дверь. Урсула понимающе улыбнулась. Приглаживая растрепавшуюся шевелюру, Карл отсутствующим взглядом смотрел в окно, всем своим видом показывая, что ничего не было. Через дорогу располагалась его обувная фабрика.