Гроза над крышами
Шрифт:
И ихний пятый — незнакомый Подмастерье... Тарику он сугубо не понравился с первого взгляда. Давно уже Тарик знал, что о сущности людей нельзя судить по внешнему виду. Его сосед, покойный дядюшка Пайоль, лицом был точь-в-точь Мафель56, а на самом деле добрейшей души человек. Учил мальчишек делать бумажных птичек, летавших высоко и далеко, воздушных змеев, лодочки и поплавки из коры. Удачно распродав в деревнях свою глиняную посуду и свистульки в виде разных животинок, пригоршнями раздавал ребятам с улицы шарики смолки и сосательные конфеты, а по осени оделял орехами со своего огорода, стараясь, чтобы всем досталось. Когда его две недели назад убили разбойники на большой
И противоположно. Мельник Бариуш с их улицы — ну вылитый Балафос57, а душонка гнилая. И Малышам, и Недорослям, и мальчуганам постарше, в том числе Школярам в форме, мимо его дома близко лучше не проходить, а пробегать по другой стороне улицы: может метко пульнуть из рогули глиняным шариком — якобы к нему в огород лазят (хотя никто не лазит — он там злющего пса держит). И со взрослыми соседями скандален, пару раз чуть до драк не доходило.
Однако ж и исключения бывают — и Тарику незнакомец сразу не приглянулся: какой-то он... неприятный. Бледноватые тонкие губы то и дело кривятся в ухмылочке, глазки колючие, на левом указательном пальце медное колечко с мертвой головой, какие для форсу таскают Мутные58, — уж не Мутный ли и есть? Редко они в округе появлялись после известного вразумления, только Буба и может такого притащить... И расселся очень даже по-хозяйски, как здешний...
— Ну вот, про девчонку, — загадочным тоном начал Буба. — Копал я с утра червей в Козьем Ложке, где они особенно знатные (сам знаешь), иду назад, а в шестнадцатый нумер пожитки таскают, и какой-то незнакомый хмырь распоряжается. И тут же девчонка торчит, я так прикидываю, годочек нашей Шалитке. Симпот- ная — с конца капает. И ножки без изъяна, и яблочки побольше, чем у Шалитки, и вся такая, что завалить хочется и часок с нее не слезать...
— А тебя на час хватит, балабол? — лениво фыркнула Шалита.
— Приловчиться, так и на два хватит, — важно ответил Буба. — Мне вот Бабрат объяснил, что к чему... — он кивнул на незнакомого.
Тот, кривя бледноватые губы, подтвердил:
— Объяснил, а как же. Есть у аптекарей такой сухой корешок, сжуешь парочку — и торчок надолго закаменеет. Достать его непросто, да у меня есть в аптекарских учениках крепко обязанный, пять серебрушек должен, пора возвращать, а нету. Вот он скоро и обещал целую горсточку раздобыть. Тогда сама убедишься насчет часа...
И положил ей руку на коленку, нахально погладил и даже сдвинул подол зеленого с белой вышивкой платьица повыше чем на ладонь. Что странновато, Шалита это приняла так безучастно, словно это не ее беззастенчиво лапали средь бела дня, а ведь самая крученая- верченая девчонка такое допускает только подальше от посторонних глаз. Да и сама Шалита, что бы там ни делала в кустиках на берегу реки, далеко за городской околицей, на своей улице, как и полагается благовоспитанной доченьке небедных уважаемых родителей, политес блюдет старательно, чтобы родители ничего не узнали. Что же это за незнакомый хмырь и почему открыто хамское обхождение допускает? И она ни словечком не прекословит, не возмущается? Что-то тут у них неладное, надо держать ухо востро...
— Ну, я с девчонками не робкий, — самодовольно ухмыляясь, продолжал Буба. — Подвалил к ней буром, давай знакомиться со всем обхождением. Только эта свистушка, что врать, меня быстренько обломала. Как зовется, так и не сказала, не поговорили толком — нос воротит, гордую лепит: мол, такая недотрога, что пуще и не бывает...
— В умелых руках еще не бывала, — хмыкнул незнакомый Бабрат. — Не научили еще подчиняться без барахтанья и писка — ну да дело поправимое, и не таких обламывали. Вот Шалка мне нравится, понятливая
Он снова погладил Шалиту по ноге, еще выше сдвигая подол, — и она снова осталась безучастной, только щеки чуть порозовели. У Тарика забрезжила догадка, но рано о ней думать, он пока что мало знает...
— Кто б из себя недотрогу строил! — фыркнул Буба. — Выговор у нее гаральянский, по-тамошнему слова произносит, я сразу просек. У батяни в Приказчиках полгода как гаральянец, уж теперь разбираюсь... Точно гаральянка. И строит из себя...
— Ну и что, что гаральянка? — пожал плечами Тарик. — У нас вон и король теперь гаральянец, второй год пошел...
— Ну, ты как дите малое! — захохотал Буба. — Неужели не слышал про ихние обычаи? Темнота! У них в Гаральяне девчонки почище деревенских с двенадцати годков жулькаются, как кошки, а уж про деревенских я все насквозь знаю, сто раз вам рассказывал, как у них заведено...
Сто не сто, а натрепался изрядно. Вспоминая Перенилу из Кудрявой Межи, Тарик вполне допускал, что в какой-то из поездок с батяней Буба вполне мог жулькнуть какую-нибудь деревенскую девчонку, вольную в обращении, как Перенила, и давно уж деревенскими ухарями распечатанную, — но непременно украдкой, в потаенном местечке наподобие старой мельницы, о которой говорила Перенила. Никак не могло обстоять так, как взахлеб расписывал Буба: будто бы деревенские красотки ему наперебой вешались на шею дюжинами чуть ли не посреди улицы ясным днем, уманивали его сами то в амбар, то в овин при полном доме родни. Нс дворянин и уж никак не красавец, рожа неприглядная. Уж Тарик- то знал деревенские уклады, кое в чем ничуть не отличавшиеся от городских. Непременно накидали бы ему деревенские горячих, заметь его в приставании к своим девчонкам, — даже в деревне землеробов-кабальников, пожалуй. Он и там никакая не персона, а просто подручный батяни — Цехового
Кондитера, приехавшего покупать мешками муку, вялый виногрон59и прочее необходимое для ремесла.
Но Тарик, как и в прошлые разы, промолчал — не было надобности затевать ссору, Бубу любой правдочкой не смутишь и не одолеешь...
— Что касаемо этой, из-под шестнадцатого нумера, про нее уже все известно точнехонько, — воодушевленно продолжал Буба. — В полдень уже все прояснилось. В бумагах квартальной управы написано, что приехала она сюда с дядей, который из сословия Егерей. Может, он и вправду егерь, дело темное, но вот она ему и никакая не родная племяшка, а просто из того же городишки. Жулькает он ее. Еще в Гаральяне жулькал вовсю, а потом жена егерская узнала и пригрозила их зарезать — у них в Гаральяне и бабы резкие, чуть что — за ножи хватаются, мне Приказчик рассказывал (потому он там и не женился, будет у нас жену искать). А еще зарезать их обоих обещали ее папаня, брат и два дяди, вот это уж посерьезнее будет. Егеря — народец небедный, и он выгреб всю денежку, что в доме была. И сбежали они подальше от Гаральяна, чтоб их подольше искали. Теперь-то может ее свободно жулькать, сколько захочется, кто узнает? Он себе и ложные бумаги справил — будто они дядя и племянница...
— Ну, ты и враль! — не сдержался Тарик. — Сама по себе история вполне даже жизненная, и не такое бывает. Только как это так получилось, что приехали они утречком, а в полдень уже «прояснилось»? Быстро что-то...
Буба ничуть не смутился, сказал со всей апломбацией:
— Не я ж это выдумал, Морячок, я ничего и не выдумываю, живу по чистой правде, любой скажет. А прояснила все женщина надежная, как все равно гранит, — кумушка Лалиола. Уж она-то через три кирпича видит и через два слышит, от нее правдочку не укроешь, хоть ты правдочку эту в королевскую сокровищницу спрячь в самый глубокий погреб...