Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе
Шрифт:
Новицкий слушал, наклонив голову, пристукивая карандашом по столешнице. Он, прекрасно знавший нравы царских генералов, никак еще не мог понять до конца взаимоотношения между Куйбышевым и Фрунзе. «Политическая агитация и ее успехи — заслуга самого Куйбышева, он же приписывает ее Фрунзе, а Фрунзе говорит: без советов Куйбышева его военные операции — птицы без крыльев. Ни зависти у них друг к другу, ни жажды личной славы. Все успехи, все победы они приписывают своей партии. Фрунзе недавно сказал, что он счастлив быть большевиком, и я верю, потому что давно не встречал такого искреннего человека. Вот уже полгода работаю с ним бок о бок и
— Всего месяц прошел, как Фрунзе стал командующим, а как изменилось положение на Восточном фронте! — опять заговорил Новицкий. — Вторая армия освободила Екатеринбург, Тухачевский развернулся во весь размах своего блестящего дарования. Пятая армия под его руководством овладела Златоустом и Челябинском. Третья штурмом взяла Троицк. Теперь колчаковские войска разорваны на две неравные части. Главные силы адмирала уходят на восток, думаю, что скоро и сам он покинет свою столицу.
— Фрунзе нанес решающий удар по Колчаку, колчаковщину надо еще добивать на сибирских просторах. Теперь у нас два стратегических направления: сибирское и туркестанское, причем последнее стало важнее. Недаром же Реввоенсовет республики срочно вызвал Михаила Васильевича в Москву. Не сегодня завтра мы узнаем, куда собираться — в Сибирь или в Туркестан, — заключил Куйбышев.
— У меня к вам просьба. Не передавайте Михаилу Васильевичу моих восторженных слов о нем, — попросил Новицкий.
— Стыдитесь похвалить?
— Он может подумать, что я подхалим. Этого я стыжусь.
— Сколько в вас еще условностей, Федор Федорович! Пора отбросить их в наше суровое время.
— Для меня время — песчаная струя, утекающая сквозь пальцы.
— Ну нет, нет! Время — это подвижный образ вечности. Все значительное, все новое, что совершили творцы революции, будет всегда живым для поколений. Призывом к действию и совершенству людскому останется наше время.
Вернулся из Москвы Фрунзе и сразу же пригласил к себе Куйбышева, Новицкого, Батурина. Они явились в нетерпеливом ожидании новостей. Фрунзе, оживленный, веселый, с обычным радушием встретил друзей.
Софья Алексеевна угостила всех стерляжьей ухой, мясными пирожками, на сладкое подала заревые ломти знаменитого камышинского арбуза. Михаил Васильевич раскупорил бутылку «Голубой ленты».
— Трофейный коньячок! Из личного погреба его превосходительства генерала Ханжина, — похвастался он.
В гостином трюмо запуталось солнце, его бесшумные зайчики играли на стенах, в раскрытых окнах легкими парусами раздувались занавески, но Куйбышев, Новицкий, Батурин, не замечая милых светлых мелочей августовского дня, ждали, когда Фрунзе начнет рассказывать о поездке в Москву.
Первым не вытерпел Куйбышев.
— Не томи, Михаил Васильевич. Выкладывай новости, — умоляюще попросил он.
— Соня, угощай их зеленым чаем по-киргизски, — обернулся к жене Михаил Васильевич, — подай баурсаки, а скоро я научу их варить бесбармак и пить кумыс из бараньих бурдюков. Пора и русским людям переходить на пищу детей Востока. — Он по-мальчишески погладил щеки и подбородок, обросшие бородой. — Советую всем отрастить бороды, чем длиннее — тем лучше. На Востоке борода — признак мудрости...
— Так, значит, едем в Туркестан! — воскликнул Батурин.
— Мы — да, ты — нет. Для адъютанта особых поручений при командующем
— А я? А как же я? — не вытерпел Батурин.
— Ты сменишь Фурманова в дивизии Чапаева. Там нужен комиссар, не уступающий ни в чем Фурманову. Кого же посылать, кроме тебя? Смелости, выдержки, принципиальности тебе не занимать, а Митяй, — Фрунзе по-особенному тепло произнес имя Фурманова, — нужен на новый пост в армии. Вызывайте его немедленно, Федор Федорович, — обратился он к Новицкому. — И Гамбурга не забудьте.
Воцарилось сосредоточенное молчание: каждый думал о новом походе, но каждый — по-своему.
«Бухарский эмир Сеид-Алим готовится к борьбе с Советским Туркестаном, а за его спиной — англичане. Эсеры и меньшевики создали Закаспийское правительство и поддерживают эмира, в Семиречье полыхает восстание баев и местных казаков, теперь там все воюет: богатство, политика, религия; там христианский крест и мусульманский полумесяц, византийская хоругвь и зеленое знамя газавата объединились в ненависти к революции. Сложная обстановка, трудное положение», — думал Куйбышев.
«Между Самарой и Ташкентом пресловутая «туркестанская пробка». За Оренбургом железную дорогу перерезали армии Белова и Дутова. С боем придется вышибать эту пробку, иного выхода нет», — размышлял Новицкий.
«Быть комиссаром у Чапаева — ой нелегко! Сумасброд, грозящий расстрелом своим же товарищам по любому случаю, — это же не шутка. Но этот сумасброд — любимец армии. Я должен увидеть в Чапаеве его положительные черты, а не его бесшабашность», — думал Батурин.
«Куда иголка — туда и нитка. Я не могу оставить Зеленый Листок без присмотра. А в Ташкенте сейчас пропасть винограда, и персиков, и всякой снеди — есть чем кормить Михаила», — размышляла Софья Алексеевна.
И только сам Фрунзе думал о личных делах: живы ли в Верном мать, сестры, брат Константин? Может, схвачены атаманом Анненковым, о котором разведка доносит как об извращенном садисте. В сравнении с ним бешеный пес — милый зверь. При воспоминании о матери он опечалился. Уже шестнадцать лет он не видел ее и не может представить состарившейся. Мать всегда вспоминалась молодой, веселой, ясноглазой, доброй и была его незакатным нравственным солнцем.
У человека есть дивная способность — легчайшим напряжением воли уноситься к звездам и возвращаться в свое детство.
Его мысль летела во времени и пространстве, на него накатывались зеленые волны яблоневых садов Тянь-Шаня, перед ним мелькали скопления диких тюльпанов заилийской полупустыни, он слышал гортанные вскрики фазанов, видел горных козлов на кручах. В небе кружились орлы, по обрывам проползали пестрые змеи. «Змея достигает вершины ползком, орел — одним взмахом крыла» — в этом народном изречении заключены и правда, и символ.