Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

Алдан-Семенов Андрей Игнатьевич

— Привет, брат полковник! Проходи и садись, — добродушно сказал Анненков, показывая на стул рядом с собой.

Дутов сидел у стены, расставив ноги, положив на них волосатые кулаки.

— Привет, брат атаман, — глухим, деревянным голосом ответил Андерс. — Явился по вашему приказанию...

— Я никогда не приказываю, я всегда прошу, брат полковник. Вы приняли дела контрразведки?

— Так точно, брат атаман!

— Сколько арестованных в фургоне смерти и в копальской тюрьме?

— В фургоне смерти тридцать человек, в тюрьме — сто двадцать.

— Очень хорошо. Прибавьте

к этому еще тридцать два наших мерзавца. Только что арестованы за распространение воззвания Фрунзе. Вы читали воззвание, брат полковник?

— Никак нет!

— Вот оно, полюбуйтесь! На русском, киргизском, тарачинском — словом, на десяти языках. — Анненков протянул листок.

Андерс прочитал воззвание, прикидывая в уме разрушающие его последствия для Семиреченской армии. Красный командующий предлагал казакам мирно разрешить кровавую тяжбу, обещал полное прощение, личную неприкосновенность и безопасность, всемерную помощь жителям в восстановлении разрушенных хозяйств.

Воззвание подчеркивало, что главные силы белых разбиты, у Семиреченской армии нет никаких шансов на продолжение войны.

— Что скажете, брат полковник? — мягко спросил Анненков.

Андерс глянул в его длинное, узкое лицо. Черные густые волосы наполеоновской челкой прикрывали желтый лоб, маленькие розовые уши, тонкие губы — заурядная, хотя и неглупая, физиономия.

— Что я могу сказать? Обычная демагогия, пустые обещания, — медленно произнес Андерс.

— Вы ошибаетесь, брат полковник. Это воззвание опустошает мою армию. Добровольцы бросают оружие и толпами перебегают к большевикам. Еще несколько дней — и предатели свяжут нас с вами и выдадут красным. Вам нравится такая перспектива?

Андерс не ответил. Дутов саркастически ухмыльнулся, Денисов презрительно поджал губы.

— А мне — нет! И потому вот мой приказ — сейчас уже приказ, а не просьба, брат полковник, — подчеркнул Анненков. — Всех арестованных, находящихся в фургоне смерти и тюрьме, немедленно расстрелять! Наших предателей, распространявших воззвание, повесить на военном плацу! Всех без исключения, в том числе офицеров...

Андерс весь сжался от этих категорических слов. «Возражать — бессмысленно, отказываться — опасно. Что же делать? — в который раз спросил он самого себя. — Может, оттянуть время казни до утра? У меня впереди целая ночь...»

— Надо казнить всех преступников одновременно. В присутствии добровольцев и местных жителей. Чтобы устрашились, — заговорил Дутов.

— Я не могу снимать с передовой воинские части и гнать их в Копал на цирковое представление. Где гарантия, что добровольцы не взбунтуются? Вы об этом подумали, брат генерал? — спросил Анненков.

— Тогда к чему одних расстреливать, других вешать? Не проще ли всех отвезти в горы и из пулеметов... — предложил Денисов.

— Ну хорошо. Только вместе с братом полковником ты отвечаешь за проведение такой операции, — согласился Анненков. — А теперь о более важном — о наших собственных жизнях. Красные подойдут к Копалу через пару дней. Сегодня двадцатое марта. Последняя наша схватка начнется не позже двадцать третьего. Чем же мы располагаем? У нас несколько тысяч добровольцев, но многие из них могут

бросить оружие. Тех, кто будет сражаться насмерть, осталась горстка. В случае поражения мы уведем их в Китай, на остальных наплевать.

— Не верить в победу до схватки нельзя, брат атаман, — тактично заметил Дутов — он еще смел возражать Анненкову.

— А ты веришь? — вскипел Анненков. — Я вот уверен, что ты не веришь! Победа невозможна, но и пропадать бессмысленно — глупость. В Китае мы все начнем сызнова. В Китае тысячи наших офицеров, еще больше солдат. Там дворяне, сановники, промышленники — цвет и краса России. Есть с кем продолжать борьбу против большевиков.

— Китайцы нас разоружат и интернируют, — опять нерешительно возразил Дутов.

— Не смеши меня, брат генерал. Лучше я насмешу тебя. Так вот, один китайский генерал начал сражение, а сам в полевом штабе сел играть в шахматы с пленным офицером. Поиграл немножко и вызвал начальника штаба. «Как дела на передовой?» — «Наши перешли в наступление...» — «Немедленно сварить десять котлов риса и отправить на передовую». Начальник штаба ушел исполнять приказ, а пленный спросил: «Зачем столько вареного риса на передовую?» — «Через час буду кормить пленных, так чтобы знали мое великодушие. Ваших друзей буду кормить...» Через час генерал ел в плену тот самый рис, что сварил для противника...

— Забавно, но как насчет морали, брат атаман? — спросил Дутов.

— Мораль простая. Китайцы нас интернируют, но обратятся за помощью к нам же. Я возлагаю на тебя всю организацию по уходу в Китай. Надо подготовить запасы провианта и фуража на тысячу, от силы на полторы тысячи добровольцев. Обоз, пулеметы, патроны заранее отправить в горы. Приступай к делу немедленно.

— Запасы на полторы тысячи человек недостаточны. С нами пойдут по крайней мере тысячи три, — возразил Дутов.

— Пойдут — возможно, но дойдут ли? Это уже моя забота.

Дутов, Денисов, Андерс ушли, Анненков остался один. Он сидел, о чем-то задумавшись, переплетая пальцы, поигрывая ими. О чем размышлял он в эти минуты, какие мысли роились в его коварном, хитром, страшном уме?

Имя его повергало в ужас мирное население Сибири, Киргизской степи и Семиречья, неслыханные злодеяния его стали символом человеконенавистничества. Злоба к большевикам превзошла все даже немыслимые пределы. Он как бы вобрал в себя все, что есть античеловеческого в мире, и направил на борьбу с собственным народом.

Новгородский потомственный дворянин, он окончил кадетский корпус и в чине хорунжего был направлен в 4-й Сибирский полк, стоявший в городе Джаркенте, у китайской границы. Началась мировая война, и Анненков с полком выехал на Западный фронт. В первых же боях он проявил храбрость. Получил четыре георгиевских креста. О его холодной смелости и сумасшедшей жестокости офицеры говорили больше со страхом, чем с уважением.

Презрение к смерти у Анненкова сочеталось с презрением к товарищам, а высокомерие, заносчивость, властолюбие казались оскорбительными, особенно офицерам. Его ненавидели, но боязнь заставляла уступать Анненкову во всем. Монархист, он свержение самодержавия встретил спокойно, считая царя слабым монархом.