Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе
Шрифт:
Андерс отложил приказ и углубился в чтение документов. На каждом было начертано: «Совершенно секретно». Документы по-военному короткие, каменно равнодушные, с особым презрением к человеческой жизни и смерти. Может быть, именно своим равнодушием и презрением производили они угнетающее впечатление. Безысходная тоска заклубилась в душе Андерса, он почувствовал всю шаткость собственного своего положения: ведь и его жизнь зависела теперь от настроения или прихоти Анненкова.
«...В станице Троицкой ликвидировано 108 жителей, сочувствующих большевизму. Особенно опасных каратели привязали
«...В селе Перевальном изрублено семь человек. Восьмого — мальчика-младенца положили в зыбку и сожгли живым».
«...Отряд анненковцев с боем занял станицу Константиновку. Большевики были расстреляны, а мирных жителей согнали в церковь, обложили соломой, облили керосином и сожгли. Погибло триста человек».
«...В селе Черный Дол казнено 10 женщин. Красноармейцу Некрасову разрубили голову, достали мозг и положили на грудь. Крестьянина Сивко и его сына заставили рыть для себя могилу. Выпороли каждого десятого жителя. Пороли и приговаривали: «Мужика надо выпороть, посолить раны и снова пороть».
«...В Славгороде расстреляли больных, стоявших в очереди к врачу. Изловили и уничтожили 80 большевиков. Всего в городе убито 1667 человек».
«...В Семипалатинске пленных раздевали догола и заставляли прыгать в прорубь. Сопротивлявшихся закалывали штыками».
«...В селе Вородулиха выпороли всех мужиков, потом расстреляли».
«...В станице Черкасской красноармейцев пилили тупой пилой, завертывали им ноги за шею».
«...В деревне Осиповке живьем закопали в землю 40 крестьян».
«...В станицу Шеманаиху приехали переодетыми в красноармейскую форму. Стали приглашать крестьян записываться в Красную Армию. Всех записавшихся расстреляли на базарной площади. Анненков приказал попу служить молебен по убитым».
«...В случае отступления приказываю жечь все станицы и села» (из приказа Анненкова).
«При отступлении из деревни Карповки убито 108 партизан, сожжено 20 домов» (из рапорта командира карательного отряда).
«После расстрела мятежников излишне ездить по их трупам и петь «Боже, царя храни» (резолюция на рапорте).
«...После захвата Копала восстали три полка Семиреченской армии. Полки разоружили, восставших загнали в камыши озера Арал и расстреляли из пулеметов. Тех, кто пытался убежать, догоняли и рубили шашкой».
Андерс отбросил стопу недочитанных бумаг, опустил голову, закрыл глаза. Тоскливая тревога переросла в отчаяние, к горлу подступила тошнота. Казались невозможными такие жестокости, такая смесь ненависти и садизма. «Подобные меры убили белое движение и привели нас к пропасти. Что же делать мне? Уподобиться Анненкову или бежать из его зачумленной армии? Я не могу, и не хочу идти с покаянной к большевикам. Вот проклятие, даже не с кем посоветоваться! Дутов — это Анненков, только меньшего калибра, генерал Белов предусмотрительно скрылся. Капитан Денисов собственноручно расстреляет меня, как братьев офицеров в аральских камышах».
Андерс подошел к окну. Из окна открывалась просторная панорама на Копал, на вершины Семиреченского Алатау.
Военное поселение Копал было основано еще в царствование Александра Второго для защиты киргизов Большой орды, перешедших в русское
Снежные купола и пики, закрывая горизонт, лучились свежо и чисто под весенним солнцем, словно призывая в свою ослепительную белизну, чтоб раствориться в ней и стать частицей дикого, но просторного и естественного мира.
На плацу, между казармами и кабаками стояла выморочная тишина; безмолвно торчали часовые у просторного дома, в котором жил Анненков. Андерс не удивлялся этой опасной тишине. С тех пор как Анненков занял Копал, все казаки, способные носить оружие, были мобилизованы в армию. Женщины, старики, даже ребятишки страшились выходить на улицу: казни, порки, истязания последних дней устрашали всех.
Андерс тоскливо посмотрел на горные вершины.
«За горами, в каких-нибудь тридцати верстах, — китайская граница. Два-три часа езды на хорошем коне — и прощай, Россия», — подумал он, отыскивая взглядом дорогу, ведущую в горы. Обсаженная по обочинам пирамидальными тополями, каменистая дорога манила, обещая свободу и самостоятельность. «Нужно бежать. Медлить нельзя, из Верного сообщают, что отряды красного начдива Белова и части Татарской бригады выступили на Копал. Среди анненковцев распространяется какое-то воззвание Фрунзе, и оно разлагает армию с ужасающей быстротой. Я еще не видел его, надо попросить у Денисова, но все равно, что бы ни обещал Фрунзе, меня он не помилует», — размышлял Андерс.
Из дома вышел сам атаман и генерал Дутов. Часовой отдал честь и замер. Анненков вскинул два пальца к фуражке, Дутов наклонил толстую стриженую голову, и оба направились к штабу. Они шли рядом, высокий, поджарый Анненков в черном мундире — золотые погоны поблескивали на узких плечах — и плотный коренастый Дутов в шинели нараспашку. Шли широким, властным шагом, уверенные в собственной значительности, в силе своей неограниченной власти.
Андерс торопливо вернулся к столу, придвинул недочитанные документы, невольно прислушиваясь к шагам в коридоре. «Заглянут ко мне или нет? Не хочется сейчас встречаться с Анненковым, при нем я теряю спокойствие».
Они не зашли. Андерс облегченно вздохнул и опять принялся за чтение. Расстрелы, пытки, насилие. Но странное дело: они уже не действовали на Андерса. То ли слишком много было в них палачества, то ли притупилось чувство возмущения, но Андерс уже не испытывал нервной дрожи.
В кабинет вошел ординарец.
— Приказано явиться к атаману, брат полковник, — по установленному правилу отчеканил он.
Андерс мгновенно встал, спрятал в письменный стол бумаги, запер на ключ. Одернул мундир и, пристукивая каблуками, вышел в коридор. У анненковского кабинета остановился, сердце замерло и тут же тревожно забилось. Он осторожно приоткрыл дверь.