Гроза зреет в тишине
Шрифт:
— Ну что ж, поглядим, как живут наши партизаны, — усмехнулся Кремнев и переступил порог.
Как и блиндаж командира бригады, отсек командира разведки был построен прочно, не на один день и не на одну неделю. Шесть железнодорожных рельс держали на себе накат и, очевидно, не один, из толстых сосновых бревен. Стены были обиты досками, правда, не оструганными. На нарах лежала пышная подушка, видимо, принесенная из дома, и ватное одеяло. Стол был самодельный, но аккуратно и прочно сделанный. На нем стояли телефонный аппарат и небольшое зеркало, — Скакун только что побрился
— А живете вы не плохо, товарищи партизаны! — заключил Кремнев, присев на лавку, возле стола. — И обосновались так, будто сто лет воевать собираетесь.
— Батя наш — бывший морской инженер, любит порядок, — опять же с гордостью отметил Скакун. — А сколько нам тут сидеть — этого, видать, и сам Гитлер не знает.
— А ты куда это так расфрантился? На задание?
Скакун покраснел:
— Я получил от комбрига «вольную», на целых два дня. И вот хочу навестить... девушка у меня есть. А у нее завтра день рождения. Пригласила...
— Хорошая?
— Очень! Мы с ней вместе в школе учились.
— Надо навестить. А она... где живет?
— В поселке, в Замчище. Это в километре от Заречья.
— Наша зона. Поезжай спокойно. Но прежде покажи, как мне выбраться на свет божий. Хочу лагерь осмотреть.
V
Скакун ехал по лесной дороге на белом коне. Следом за ним, на таком же белом коне, двигался Петька Бакан. Петька не выспался, до полуночи пилил и колол дома дрова — мать болела — и был хмурым и злым. Скакун, в белом полушубке, синих галифе и блестящих хромовых сапогах, в сбитой на макушку папахе с малиновым верхом, сиял молодостью, здоровьем и силой.
Они не спешили. До вечера было еще далеко, а до хутора — близко, всего километров десять. Вот сейчас кончится лес, начнется широкое поле, там еще небольшой лесок и... Замчище!
Скакун на миг закрыл глаза, будто ослепленный солнцем, осторожно пощупал сверток, лежавший у него на груди, под полушубком. Это — подарок Рае, кусок белого парашютного шелка. Райка сошьет себе новое платье, а то в старом, довоенной пошивки...
Тихо шли кони, медленно опускалось на вершины далеких елей красное солнце.
— Черт же тебя поднял в такую рань! — посмотрев на солнце, выругался Бакан. — Поспать бы еще часика два! Так где там! А теперь вот будем стынуть на холоде. Во, посмотри, какое пучеглазое, и заходить не собирается!..
Скакун посмотрел на солнце, улыбнулся. Чудак Петька! Разве ему понять такое своим холодным сердцем?
Микола смотрел на солнце, на дорогу, а видел июньский луг, весь в белых, розовых, желтых и синих цветах. И среди этих цветов — она, его Райка. Райка собирает букет. У нее уже много-много колокольчиков, незабудок и анютиных глазок, а она рвет еще и еще, рвет, не выбирая, — сегодня все цветы для нее неповторимо хороши.
А он, Микола, закинув за спину перевязанные ремешком книжки, — свои и Райкины, — идет сбоку и смотрит на небо. Там, в вышине, плывут белые облачка, и среди них — белый
На миг лицо у Миколы затуманилось — не сбылась его мечта, не поднялся он в небо. Но грусть была короткой. «Ничего, — сразу же воскликнул он. — Я еще буду летать! Мне еще только двадцать. А Рая... Она ждет меня и сейчас выбежит навстречу...
Лес оборвался. Справа, будто огромный серебряный диск, заблестело Зареченское озеро. А впереди, на покатом пригорке, среди еще не растаявшего снега, зачернели хаты. Это Замчище. Хат было шесть, И еще одна — седьмая. Она стояла на отшибе, хутором...
Скакун остановил кона, взглянул на одинокую хату. Сердце у него забилось сильней, и он слышал его стук, тревожный и радостный.
Бросив на гриву коня поводья, он достал трофейный бинокль, поднес к глазам. Хутор сразу выскочил ему навстречу, и теперь он видел не только хаты. Ом видел окна, двери, деревянные заборы, видел глубокие тропки, что пролегли от двора к двору, видел выброшенное из хлева корыто, в котором когда-то кормили свиней, видел настороженную сорому, сидевшую на старой кривой вишне. И только не видел людей. Во дворах было пусто, и ни над одной трубой не вился дымок, хотя было как раз то самое время, когда в деревнях топили на ночь печи и варили картошку-сухопарку.
И какой-то неприятный холодок проник в сердца Миколы. Неужели в поселке что-то случилось? Неужели... Нет-нет! Этого быть не может! Такая вокруг тишина, и такое спокойное солнце над самыми крышами хат!..
— Будем ждать, пока стемнеет? — зевнул Петька Бакан и посмотрел в сторону разрытого стожка сена, черневшего в кустах.
— Да чего ждать? — спрятав бинокль, отозвался Скакун. — Какому дьяволу захочется следить за нами? Сегодня воскресенье, полицаи самогонку хлещут в своих бункерах.
— Смотри, будь начеку!
— Слушай, но молчи немного, — вдруг разозлился Скакун и пришпорил коня.
Они целиной, по опушке, обогнули Заречье и выехали на дорогу. До Замчища оставалось полкилометра.
Солнце заходило. Окна, хат густо наливались багрянцем, и было в этом блеске что-то зловещее, жуткое.
«Тьфу, черт! Что это сегодня со мной? — выругался про себя Скакун, стараясь подавить тревогу. — Отчего я волнуюсь?»
Свернули влево, обогнули небольшой пруд и выскочили на вершину пригорка. До заветной хаты оставалось метров сто.
И вдруг Микола натянул поводья. Он услышал пронзительный крик в хате, потом там что-то со звоном разбилось, и он увидел Раю. Босая, в изорванном платье, она выскочила через окно на улицу, упала, вскочила и бросилась навстречу всадникам.
«Черт возьми, что случилось? Что все это значит?!» — похолодело на сердце у Миколы, и он поскакал к девушке.
— Микола уже был рядом е ней, как кто-то возле хаты выстрелил из винтовки. Рая споткнулась, удивленно и растерянно оглянулась и медленно опустилась на колени.