Грозненские миражи
Шрифт:
— Пашка, — хрипло выдавил он, — Тапа….Ты знаешь про письмо?
— Да. Только это неважн…
— Важно! — твёрдо сказал Валентин. — Послушай! Никакого письма я тогда не читал и в никакой больнице не был. Это Ольга…. Я только в 99-м прочитал и то случайно. Пытался найти, но…. Веришь?
— Господи! — сказала трубка, и Валентин прямо-таки увидел, как за тысячу километров Пашка досадливо поморщился. — Мы приблизительно так и подумали, только Аня сгоряча адрес выбросила, но ты её тоже должен понять. И
— Уже! — облегчённо засмеялся Валька и не удержался: — Значит, так и решили? А что ж тогда меня не нашли? Не так это трудно.
— Хвастун! — легко отозвался Павел. — Уверяю вас, господин вице-президент, что меня найти с некоторых пор ещё проще.
Молоточки по инерции ударили ещё раз и исчезли, как будто их и не было. В комнате опять зашумела листва.
— Это точно, — улыбнулся Валентин. — Весь Интернет занял! Слушай, Пашка, я вчера обалдел, когда увидел. Не так просто пронять бюрократа, но тебе это удалось. Это фантастика, Тапа, это… у меня просто нет слов! Хочешь, я тебе выставку организую? Это должны все видеть, пока ещё окончательно не отупели со своими «измами»! Любой зал, запросто!
— Хочу! Только потом. Валька, у тебя как со временем? Я тебя на день рождения хочу пригласить. В субботу.
— Чей? У тебя же в мае, у Ани и Игоря осенью.
— Помнишь? Нет, Кулёк — это наш день рождения. Твой, Мухин, мой. Приблизительно в этот день, сорок пять лет назад…. Что молчишь?
У Кулеева перехватило горло. «Чёрт, что-то я слишком чувствительным становлюсь. Старость…»
— Помню! Всё я помню, Пашка. Слушай, а давай лучше сюда, зал в ресторане снимем. Или у меня на даче? Я за вами машину пошлю.
— Не-е-е, — протянул Павел. — Надо у меня. Понимаешь, тут такая штука…
Его словно окатило водой. Холодной водой из далёкой-далёкой, петляющей по городу горной реки. Вода была не очень чистая, со взвесью глины и блёстками мазута, но он этого не замечал: река всё быстрее и быстрее несла его в гудящую бездну — туда, где на чёрно-синем небе сверкали почти забытые звёзды.
— Хорошо, — сказал Валентин Кулеев. — Жди!
— А? — промычал сквозь сон Виктор Михеев и нехотя открыл глаза. — Что?
— Трубку возьми! — проворчала жена. — Когда это уже кончится — пять часов утра! Можно подумать, ты один на заводе.
— Сейчас, сейчас, — сказал Виктор и проснулся окончательно.
Схватил прыгающий по тумбочке телефон, заткнул пальцем динамик и пошёл к двери. Телефон, не желая сдаваться, продолжал приглушенно гундеть. Светлана поморщилась, натянула простыню на голову и повернулась на другой бок.
— Алло, — прошептал Виктор в микрофон.
— Ты что, — тоже шёпотом спросила трубка, — тоже спишь?
Пол вздыбился и наклонился
— Тапа?.. — выдохнул Виктор Андреевич. — Ты?
Светлана повернулась, стянула с головы простыню и озабоченно посмотрела на мужа.
— Это Пашка, Света! — закричал Виктор, сделал шаг к двери, врезался в стену и засмеялся. — Пашка! Ты спи, спи…
Светлана улыбнулась, откинулась на подушку и снова закрыла глаза. Лицо, окрашенное пробивающимися через штору лучами в оранжевый цвет, стало спокойным и светлым. Виктор этого уже не видел.
— Ты мне? — удивился через микрофон Павел. — Не можешь говорить?
— Могу, Пашка, могу! — Михеев закрыл дверь кухни. — Я просто не ожидал…
— Так я ж писал, что позвоню, — опять удивился Павел. — Что смеёшься?
Виктор сел к столу, потянулся за сигаретой, бросил, снова встал, бесцельно прошёлся по кухне. На лицо против воли выползла глупая улыбка.
— Я очень рад тебя слышать, Тапа, — тихо сказал он. — Знал бы ты, как я хотел тебе позвонить…. Или написать. Сколько лет.
— Ну и позвонил бы.
Виктор всё-таки взял сигарету, затянулся и тут же нервно затушил её в пепельнице. На кристально чистую поверхность стола порхнули серые крошки пепла. Он провёл по столу рукой, крошки размазались, превратились в чёрные дорожки. «Чёрная дорога ведёт в черноту… — подумал он. — Что за хрень?»
— Боялся. Я боялся, Пашка. Не знал, что сказать, не знал, что услышу в ответ. Всё время помнилось, как ты тогда…
В трубке что-то зашуршало, через тысячу километров, усиленный микрофоном, прозвучал тяжёлый вздох, и наступила тишина.
— Муха… — заговорила, наконец, трубка, и Виктор затих, размазывая по столешнице чёрное пятно. — Муха, я сам всё время помнил. И здесь, и тогда — в 95-м. Тогда особенно…. Война тоже способствует усилению мыслительных процессов, — усмехнулся, — как ни странно это звучит. Когда знаешь, что на сегодня обстрелы уже, скорее всего, закончились, а ты опять жив, и значит, судьба подарила тебе ещё одну ночь. И надо понять, ведь эта ночь вполне может быть и последней. Понимаешь умом, что лучше всего ни о чём не думать, но мысли лезут и лезут, лезут и лезут. Как крысы…
Трубка надолго замолчала.
— И что? — не выдержал Виктор. — Понял?
— А?.. По-моему, да. Понял самое главное — в 94-м ни ты, ни даже я не были виноваты, мы уже были заложниками обстановки, мы просто пожинали плоды. Понимаешь, тогда уже ничего нельзя было изменить…
— Ещё можно было уехать!
— Можно, и, наверное, я должен был так сделать, но тогда…. Тогда уже, точно, ничего нельзя было бы исправить. Никогда. Понимаешь, точка была гораздо раньше…
— Какая точка? Что исправить? Ты о чём?