Грозное лето
Шрифт:
— Слушайся во всем Григория Ефимовича. Его бог послал нам в советники, умудрил его.
Но Илиодор, донской казак, был с норовом, ослушался высочайшего повеления и был сослан в тульский монастырь, но сбежал в Царицын, однако был пойман и водворен в свою обитель, а кончил тем, что отрекся от сана, поселился на родине, на Дону, стал проповедовать новую религию — «Разум и солнце» и был привлечен к следствию за поношение царствующих особ, да вновь сбежал, на этот раз в Швецию, а потом перебрался в Норвегию.
И саратовский епископ Гермоген был разжалован и сослан в Жировицкий монастырь, в Гродно, за то, что вместе с Илиодором устно и печатно поносил старца.
Вырубова не раз думала
И если бы он был в то время в Петербурге, когда царица получила последнюю телеграмму от Вильгельма, войны не было бы, безусловно. Он верил Вильгельму…
Вырубова читала эту телеграмму, царица показывала: «Сделай невозможное, спаси два родственных тебе народа от войны. Войны не нужно. И только ты можешь в том убедить своего мужа и царя», — писал Вильгельм, и царица пыталась внушить царю, что это написано искренне и дружески и что ее «маленькой родине», как она называла Германию, война с Россией действительно не нужна. Она не знала или делала вид, что не знает, что ее любимый Вилли хитрил, и лгал, и играл роль миротворца, как провинциальный актер, но у царя достало ума негодующе воскликнуть:
— Кто это, безумец или подлец пишет?!
И царица прикусила язык. Но Вырубовой после сказала разъяренно, коверкая русскую грамматику:
— Я не сумела заставить себя любить, так заставлю трепетать перед царицей!
У Вырубовой ледяные мурашки тогда забегали по спине от этих слов, — она знала жестокость и мстительность царицы и помнила, что она говорила в пору первой революции:
— В России никогда не может быть революции, а может быть только бунт. А бунт надо усмирять нагайками, так как меченый холоп — лучший работник.
А когда не смогла помешать появлению «Манифеста», ее хватил припадок, а после она сказала:
— Я заставлю Россию проклясть этот день и смыть это пятно кровью.
Россия была утоплена в крови. Но царица прокляла тогда еще и великого князя Николая Николаевича за то, что в те критические для трона дни он не только отказался вывести свою гвардию, которой командовал, на улицы Петербурга, чтобы усмирить восставший русский народ, а еще и принудил царя издать «Манифест». Она, царица России и доктор философских наук, не понимала, что великий князь сделал это не ради народа восставшего, а единственно ради спасения престола, а значит, и ее супруга-царя, а значит, и ее самое.
Сейчас она ненавидела его еще и за то, что он ненавидел старца и готов был вздернуть его на первом фонарном столбе, появись он только перед его августейшими очами, — так говорили военные.
И Вырубова тяжко вздохнула и подумала:
«Боже, какие они все гадкие и мерзкие! Все, безусловно! Великие князья, министры, думские лицемеры. Все ищут только выгоду для себя и шипят, как змеи подколодные, друг на друга, на монархов, а всего более — на Григория Ефимовича и на меня. А я всего только рабыня государыни. — „И наложница государя“, — подсказывал ей внутренний голос, но она не произнесла
Тут мысли ее оборвались — на память пришел штабс-капитан Бугров, и стало стыдно: любит же она его, господи! А все думы — о старце. Что же это получается такое, несуразное, безусловно? А если он узнает обо всем? А если дойдет до государя? До государыни? У них всюду есть шпионы. И моя Надежда шпионит за мной. Нет, государыне ничего говорить о баронессе Марии не надо. Накличу ее гнев на себя, и только. Что разрешаю болтаться посторонним в моем лазарете. Скажу лучше Владимиру Александровичу Сухомлинову, чтоб принудил ее прикусить язык. А еще лучше — его супруге, Екатерине Викторовне: она тоже «украла сердце» у Григория Ефимовича, как и я, — как он сказал…
— Александр Дмитриевич Протопопов приехал! — раздался вдруг за ее спиной радостный голос Надежды.
Вырубова вздрогнула, как от тяжкого сна, обернулась и диву далась: Надежда вся светилась и сверкала, как солнышко, а щеки горели таким румянцем, что на двоих хватило бы, но именно это и не понравилось Вырубовой: что за радость — Протопопов? Он звонил в телефон и спрашивал, не будет ли сегодня в лазарете кто из знатных гостей, и, узнав, что такие гости будут, обещал приехать. Царица что-то замешкалась, а он, видимо, на моторе и прикатил уже, конечно же как бы случайно, на самом деле чтобы показаться государыне вновь, посочувствовать еще раз Григорию Ефимовичу и намекнуть, что, если бы он, Протопопов, был министром внутренних дел, — Гусева и на версту не смогла бы подступиться к старцу, зная, что государыня скажет об этом царю.
И недовольно заметила Надежде:
— Что с тобой, милая? Без разрешения ворвалась, сияешь, как новый пятиалтынный… — И отрубила: — Я ожидаю государыню и гостей принимать сейчас не могу. — И, посмотрев в выходившее в парк окно, заключила: — Государыня вон уже идет к нам, так что распорядись лучше о кофе.
Надежда бросила беглый взгляд в окно и удивленно воскликнула:
— Государыня? С Марией? Невероятно. Такая честь этой богохульнице баронессе? И они удаляются от лазарета в сторону дворца. Уходят.
Вырубова еще раз посмотрела в окно, но Марии не узнала, далековато было, однако и она увидела, что царица уходит в сторону дворца. Почему? Что случилось? Или не хочет показываться перед офицерами в своем ординарном костюме сестры милосердия? Или Мария увлекла ее чем-то? И спросила:
— Баронесса — с государыней? Ты убеждена, что не ошибаешься?
— Абсолютно. Воображаю, что эта идиотка может наболтать государыне! Ужас! — беспокоилась Надежда и добавила со злорадством: — Хорошо, если бы государыня проучила ее, поганку. Чтобы не совала нос в чужие дела.