Грозное лето
Шрифт:
Мысли его прервал Ренненкампф:
— Штабс-капитан, вы все еще торчите здесь? Или вы не слышали, что я приказал вам: оставьте пакет и можете возвращаться восвояси.
Александр энергично ответил:
— Мне приказано генералом Янушкевичем вручить вам пакет, получить ответ и сообщить его в ставку, в Барановичи, а самому остаться у вас для связи со ставками и для координации действий вашей армии и армии генерала Самсонова. Так что, ваше превосходительство, я подожду, пока цирюльник закончит свое священнодейство.
Ренненкампф сменил гнев на милость и сказал:
— Хорошо,
Парикмахер подал ему мундир, наскоро сгреб со столика все, что на нем было, сложил в пеньюар и удалился, и тогда Ренненкампф, явно остыв, сказал:
— А вы ревностно исполняете свою должность, капитан. Давайте пакет, теперь нам не мешают.
Александр отдал пакет и стал ждать, но Ренненкампф не торопился вскрывать его и спросил:
— Что-нибудь случилось? С Самсоновым, очевидно? Как он там, не перехватил еще отступающего от меня противника?
— Противник не отступает от вас, ваше превосходительство, а, поняв замысел Самсонова перехватить главные коммуникации восьмой армии и отрезать ей путь отхода, решил атаковать вторую армию и не дать вам возможности соединиться. Судя по тому, что семнадцатый и первый резервный корпуса противника уже атаковали шестой корпус Благовещенского, отбросив его от Бишофсбурга к Ортельсбургу.
Ренненкампф сурово посмотрел на него своими холодными, колкими глазами и спросил:
— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Благовещенский, по моим сведениям, находится в районе Ортельсбурга, а противник — в районе Растенбурга, северо-восточнее, в трех переходах. Как же он мог отогнать Благовещенского к Ортельсбургу же? Кто сообщил вам эту ересь?
— За эту «ересь» великий князь повелел вчера уволить с должности начальника дивизии генерала Комарова, который неумело вел бой с противником, отдельными пакетами, а не всей силой дивизии, и командира корпуса, генерала Благовещенского, и едва всю ставку фронта не разжаловал в рядовые, — сообщил Александр.
— Он разве был в штабе фронта?
— Был. Вчера.
Ренненкампф подошел к карте, что висела в стороне, под огромным портретом царя, посмотрел на синие и красные флажки на ней, но не переставил их и о чем-то думал.
Александр продолжал:
— Однако, по всей вероятности, главный удар Гинденбург намерен нанести не на правом фланге второй армии, а на ее левом, как наиболее угрожающем внутренним коммуникациям восьмой армии, ибо в Монтово наша разведка установила скопление частей корпуса Франсуа…
— Кого-кого? — нараспев спросил Ренненкампф, обернувшись. — Какого Франсуа, если последний укрылся со своими разбитыми мною частями в крепости Кенигсберг?
— В том-то и дело, что он не укрылся, а погрузился в эшелоны и прибыл в Монтово.
— Предположим.
— В ставке имеются совершенно точные данные, ваше превосходительство. Проверенные на пленных, кстати. И на шпионах, таких, как Крылов.
— Крылов — шпион? — удивился Ренненкампф и раздраженно произнес: — Черт знает, что у нас за контрразведка. Врут все офицеры и генералы, а под их носом орудуют шпионы. Возмутительно! — и стал вскрывать пакет, неторопливо освобождая его от сургучных печатей, сухощавый и мрачный в своем черном длинном мундире.
Барон и немец по происхождению, пользовавшийся покровительством двора, он вел себя в армии, как великий князь — в ставке: державно-величественно, и вызывающе-высокомерно, и независимо и даже к своим генералам относился едва ли лучше, чем к рядовым, и редко видел их и разговаривал с ними.
Александр знал: великий князь терпеть его не мог, ибо Ренненкампфа поддерживала «немецкая партия» при дворе, но ничего не предпринимал, чтобы накинуть на него узду.
И Янушкевич недолюбливал Ренненкампфа, но по мягкости своего характера не мог заставить его делать то, что следовало; да и опасался накликать на себя неудовольствие царя, которому был обязан назначением начальником генерального штаба, а теперь и начальником штаба ставки верховного. Нет, царицы Янушкевич не очень опасался: царь, в случае чего, не даст его в обиду, да и Сухомлинов поддержит, а Сухомлинову царь перечить не станет.
Оставался один Жилинский. Суровый и требовательный, он мог бы заставить Ренненкампфа помочь второй армии одним росчерком пера, но не хотел ссориться по той же причине: из-за связей Ренненкампфа при дворе. А у Самсонова таких дворцовых связей не было и вообще никого за спиной не было, значит, с Самсоновым нечего было особенно церемониться. И Жилинский не церемонился и погонял его, как нерадивый хозяин — коня, и вот, кажется, загнал окончательно: оторвал от магазинов боевого питания, от продовольственных складов, не разрешая и дня отдыха, наконец, не приказав Ренненкампфу ринуться в преследование немцев со всей возможной быстротой, в частности, кавалерией.
Вот почему артиллерист Орлов отважился сказать:
— Неправильно используется наша кавалерия, ваше превосходительство. Не мне говорить об этом, но яснее же ясного видно: русская кавалерия, самая мощная и самая грозная сила современной войны, по сути дела, бездействует и даже своей скромной задачи — разведывание местоположения противника — не выполняет, не говоря уже о том, что более десяти верст рейды впереди своих войск не делает и возвращается ночевать в тылу… своих войск. Печальная ошибка!