Группа эскорта

Володихин Дмитрий Михайлович

— Кто он вообще? — спрашиваю сержанта.

— Генеральный поисковик команды «Пополь». Через него все наши деньги…

— Стой… — негромко командует Гетьманов. — Вот что, молодые люди…

Генеральный поисковик падает в грязь, не дойдя до нас десятка шагов. Ворочается в грязи, подымается, падает… Потом встает на четвереньки и все-таки бредет к нам.

Гетьманов отдышался и продолжил:

— Вот… что… Смотрите… туда…

Смотрим.

Носом на склоне холма, кормой в низине, накренившись, но не завалившись набок, стоит…

я, ребята, в речфлоте не Копенгаген, а потому не знаю как это назвать: баржой или сухогрузом?

Груда стали, когда-то плававшая, а теперь медленно распадающаяся в хлам. Здоровые дыры в бортах. В задках у металлической горы — каюты, рубка управления, антенны, в общем, несколько этажей человеческого жилья. А спереди — какая-то сторожевая вышка, возведенная теми еще столярами, а потому скособоченная, как старая карга с ревматизмом.

На борту крупными буквами выведено: «Скадовск», а на носу — звездочка.

Чуть поодаль — несколько грузовиков. ЗИЛы, ГАЗы — ожидают тут пришествия шофёров из далекого 1986 года.

— Там… можно… обороняться… пока не… Короче, кто добежит, тому и… тому и жить… Бе… гите…

Малышев подскакивает к нему:

— Павел Готлибович, я вас не брошу. Мы вас не бросим. Так не делают!

Я в Качирском инциденте выжил!

Зацените, ребята, если понимаете о чем я. На нас двое суток «нелегальная иммиграция» перла — то в виде толпы осатаневших доходяг, то в виде парней на грузовиках и с автоматами.

А мы сначала хлебалом щелками, слезоточивым газом отбояривались, заграждения ставили, а потом остановили гостей свинцом. Мы не виноваты, что у них там, в сердце Азии, какая-то «маковая революция» выжала на север такое зверьё!

Потом начальство никак решить не могло: наказать нас или наградить. Так и махнуло рукой, будто не было ни рожна, будто не рвалось в пределы России семьдесят тысяч бродяг, из них до трети — нарки, до половины — горькая уголовщина…

Выжил я тогда чудом… Тем обидней сейчас умереть…

И говорю:

— Надо здесь бой принять. Тогда, может быть, все спасемся…

— Верно! — вскидывается сержант. — Здесь драться правильней!

— Не перебивай. Аномалия на маршруте. Плюс какая-то хрень в моторе бухтит и звуки перекрывает. Плюс они растянулись. Положим передовых, так и до «Скадовска» все оптом доберемся.

Гетьманов смотрит на меня внимательно. Решает в уме задачу: оптимальное предложение или нет. Он — действующий ученый, я — бывший солдат. Я быстрее соображаю в таких ситуациях.

— Хорошо… расставьте нас… наилучшим образом…

Мы стоим по колено в воде. Впереди — катер с лодкой, пригорочек, и на нем, у самого спуска, кривая, обломанная ветром ива. А в пяти шагах от нее, помню, как раз притаился «грави».

Справа — камыши, слева — камыши, посередине — протока. Ставлю Гетьманова с генеральным поисковиком справа, их корпус катера прикроет. Мы с Малышевым встанем слева — отсюда пригорок простреливается отлично.

Ну, пан или пропал,

ребята. Сдохнуть в грёбаном болоте — не самое сладостное увенчание сталкерской карьеры…

Бой продлился всего минуту. Не так, как я ожидал. И, подавно, не так, как ожидал Репа со своими быками.

Ждали гостей спереди. Вдруг справа зашумели камыши, Гетьманов с френчами принялись палить туда из пистолетов, на звук. Оттуда ответило с полдюжины автоматов. Обоих наших снесло в три секунды, их развороченные пулями тела отбросило от камышей. Оба схлопотали дозу свинца, несовместимую с жизнью.

А вторая группа, которая нас от леса должна была отсечь, обошла справа, с-сука…

Вот их автоматчики вываливают из камышей, довольные рожи, и Малышев встречает парней двумя короткими очередями в упор. Два стрелка заваливаются в грязь как стояли — с улыбающимися лицами.

Больше я не вижу ничего с той стороны, только слышу пальбу, потому что в этот момент кто-то появляется на пригорке.

Бью по нему. Он по мне. Вода передо мной вскипает от его пуль.

Оба — мимо.

Он опять палит, не целясь, уж больно я близко, кажется, и промазать нельзя…

Я беру его на прицел — лишние полсекунды — и жму на спусковой крючок, чувствуя, как обдает щеку теплым ветерком.

Стрелок на пригорке падает и начинает биться в судорогах — я, кажется, вынес ему коленную чашечку.

Тут же появляется второй автоматчик. Жарит он, не глядя, по Малышеву.

Я опять давлю на курок, и… ни фига. Магазин пуст! Отщелкиваю рожок на хер, в момент вставляю другой и вижу: всё, этот парень нас уже не убьет. Потому что он влип в одну из ветвей грави концентрата — да так, что втянуло всю верхнюю часть туловища. Чудовищная, нечеловеческая сила прессует его плоть и кости, вдавливая ребра в автомат, а потроха — в ребра.

— Они подстрелили меня… гниды…

Малышев стоит, покачиваясь, пытается левой рукой зажать пробоину в бронежилете, через которую вытекает кровь. Правая всё еще сжимает «Вихрь», никак не отдаст его болоту.

— Двигаться можешь?

Он поднимает на меня мутный взгляд.

— Я…

Из камышей никто не стреляет. То ли сержант положил их всех до единого, то ли страх заимели, гады.

Ладно, хрен ли тут разбираться. Парень жив, надо его вытаскивать.

Подставляю сержанту плечо. Он с трудом делает один шаг, другой, стонет…

— Давай, братишка! Давай, брат. Тут всего-то пройти…

И он ворочает ногами. Упрямо ворочает ногами, не падает, даже стонать перестал. Мы медленно-медленно приближаемся к «Скадовску». Лишь бы эта падаль ходячая за нашими спинами опомнилась попозже…

— Давай, братка! Ты ж русский мужик, тебе всё похер, ты всё сдюжишь, ты везде выживешь, только давай шевели мослами…

И он идет.

— Эй, Тимоха… Если чё… Озёрскому… чтоб сеструхе по контракту… все деньги… в Вязьму… там у них вообще жрать нечего… прикинь… Скажешь ему? Ты… скажи…