Группа «Михал» радирует
Шрифт:
Устроившись в комнате, мы пошли осматривать лагерь, разыскивать знакомых.
Старшие офицеры, от майора и выше, получили в свое распоряжение целое крыло больничного здания. В одном из одноэтажных домов находился пункт бытовых услуг: сапожники, портные и парикмахерская. Немного в стороне стояла баня, а у ворот — склады и госпиталь. У одного из блоков была расчищена площадка со столбами для волейбола и турником. Мицкевич тут же несколько раз крутанул «солнце». На обратном пути мы обнаружили еще и кухню, откуда вкусно тянуло щами.
Вскоре устроили собрание, на которое прибыл представитель из Москвы. В своем выступлении
Кормили нас — для лагерных условий — неплохо. Шеф-повар Марек Витковский, в прошлом инженер, выказал большие кулинарные способности — готовил очень вкусно.
Госпиталь у нас был весьма прилично оборудован. Работали в нем интернированные польские врачи и только главврач была русская, очень внимательная и отзывчивая женщина. Врачам помогали местные медсестры. За общей гигиеной в лагере следил фельдшер. Благодаря санитарному надзору и прививкам в нашем лагере не случилось ни единой эпидемии.
В скором времени заработали сапожная и пошивочная мастерские, прачечная, баня и средоточие лагерных сплетен — парикмахерская. Все эти услуги предоставлялись бесплатно.
В середине сентября жизнь в лагере полностью упорядочилась. Правда, обострились дискуссии на политические и идеологические темы. Избыток свободного времени позволял каждому заниматься своим хобби. При этом открылось немало талантов. Молодежь увлекалась спортом. Большую часть дня мы отдавали волейболу. А когда пришли морозы, засели за изучение языков, английского и русского, за книги по экономике и политике.
Наладилось культобслуживание. Стал работать клуб, он же служил кинозалом. Помещалось в нем до трехсот человек. Показывали советские и западные фильмы, в том числе «Сто мужчин и одна девушка» с Диной Дурбин в главной роли и «Большой вальс».
В клубе часто устраивались беседы. Приезжали политработники и делали обзор международного положения, читали лекции на политические, экономические и исторические темы. Обычно после лекции проводилось обсуждение. Все это было направлено на более глубокое наше знакомство с достижениями Страны Советов. Но при этом никогда нам не навязывали своего мнения, стараясь лишь информировать. Такой подход невольно вызывал уважение. Несмотря на запреты со стороны наших старших офицеров, число участников таких обсуждений и дискуссий постоянно росло.
Порой политработники приходили побеседовать с нами и в казармы. Разговор начинался обычно несколько скованно. Сначала речь заходила о бытовых условиях, о наших пожеланиях, потом переключалась на жизнь советских людей, на достижения в промышленности, науке, культуре. Не утаивались и отдельные недостатки. Говорили о трудностях, об успехах пятилеток, о том, что царская Россия была очень отсталой, и теперь приходилось многое наверстывать. Все постепенно втягивались в дискуссию.
Начальство лагеря фактически не вмешивалось в наши дела. Единственное, что вменялось нам в обязанность, кроме
В ноябре большой подъем среди нас вызвало известие о том, что будет организована переписка с родиной. Естественно, все воспользовались возможностью связаться с родными и друзьями, узнать, живы ли они и как идут у них дела.
Через некоторое время прибыли первые ответы. Одним они принесли радость, другим — весть об утрате родных и близких. Несмотря на строгую немецкую цензуру, дошли до нас сведения о фашистском терроре, царившем в Польше. Мне пришло лишь одно письмо от сестры.
АРЦИШЕВСКИЙ
В Козельске чаще прежнего разгорались споры о политике. Поначалу наибольшую активность проявляли старшие офицеры, связанные с санацией. Они, стремясь вернуть себе утраченное влияние, стали преследовать всех, у кого были иные, чем у них, взгляды на политические проблемы. Применялись любые средства, чтобы «уломать» инакомыслящих, — от вежливых уговоров до угроз. К этим офицерам примыкала группа, которую мы прозвали «пятой колонной» — группа крайне правых. Идейной платформой их было враждебное отношение к Советскому Союзу, бойкот всего хоть сколько-нибудь связанного с социализмом. Большинство интернированных смотрело весьма равнодушно на эти потуги сторонников санации.
Группа коммунистов объединилась вокруг Анджея Адриана.
Поначалу их деятельность ограничивалась изучением марксизма-ленинизма, критической оценкой деятельности санации и правых кругов, занятиями русским языком. Они не оказывали заметного влияния на основную массу находившихся в лагере, выходцев по большей части из военно-чиновничьей среды и воспитанных в духе антикоммунистической пропаганды.
Довольно долго я не принимал участия в политических спорах. Мне казалось бессмысленным твердить одни и те же избитые фразы, когда на главный мучивший нас вопрос: почему мы проиграли войну и что делать дальше, никто не мог достаточно четко ответить. И я занялся спортом, усердно учил языки.
Из нашей комнаты больше всех политикой интересовался Збышек Романовский. Он чаще других бывал на всяких дискуссиях, и обычно именно он приносил первым лагерные новости. Как-то однажды он вернулся очень возбужденным и стал рассказывать о споре, в котором группа приверженцев санации не смогла устоять перед аргументами одного из офицеров, доказавшего их вину в сентябрьском поражении.
— Это не тот ли высокий капитан? — спросил Тадек Юскевич.
— Да, да! Ты знаешь его?
— Слышал однажды, как он в полемике с каким-то эндеком [4] начисто его разгромил, цитируя Дмовского, главного их идеолога. Любопытно было послушать — разделал оппонента под орех. Эрудит. Постой, как его зовут…
4
Эндеками называли (по начальным буквам наименования партии) членов национал-демократической партии Польши, наиболее реакционной буржуазной партии, фактически поддерживавшей режим Пилсудского. (Прим. перев.)