Группа захвата
Шрифт:
На его вопрос, кто живет в доме, Волчанов пожимал плечами и отвечал, что здесь жил какой-то старик-пьяница и с ним полусумасшедший учитель, но, говорят, они уехали в область еще в субботу. Леню поразило, как «беспокоился» (термин следователей, обозначающий состояние сильного стресса) Волчанов, отвечая на простейшие вопросы. Во время этой странной беседы Леня случайно заметил в канареечной машине тело Николая Волчанова с размозженной выстрелом головой. Он еще не успел опомниться от созерцания трупа и решить, как вести себя дальше, когда к дымящемуся дому подъехали две черные машины.
После отъезда Лени моя жена предприняла еще один дерзкий
Так два следователя областной прокуратуры, заместитель прокурора и оперативник оказались этой ночью рядом с догорающим домом дедушки Гриши. Их появление после приезда Лени окончательно потрясло Волчанова и его людей. Первым бросился наутек Филюков, за ним побежали два сержанта. Увидев бегство своих подчиненных, которые, кстати, вероломно угнали единственную уцелевшую машину, Волчанов вместо того, чтобы поспешить навстречу высокому областному начальству, тоже бросился бежать. Зампрокурора, не понимая, в чем дело, бежал за Волчановым чуть ли не километр, уговаривая остановиться. Но Волчанова охватил панический страх, он прибежал к себе домой и наглухо заперся внутри.
Единственным человеком, оказавшим реальное сопротивление группе из областной прокуратуры, оказался Волчанов-младший. Он поначалу прятался в кустах. Затем, когда рассвело и его обнаружили, начал стрелять из пистолета. Это выглядело, по словам Лени, как-то бестолково: к Геннадию Волчанову направился один из следователей областной прокуратуры, но не дошел буквально несколько шагов, как Волчанов-младший дважды выстрелил, ранив следователя в ногу, и бросился бежать. За ним погнался оперативник, загнал в какую-то заброшенную голубятню на окраине города, где и нашел свой конец Волчанов младший. Оперативник застрелил его, ибо тот отстреливался и при этом ужасно ругался матом.
Оперативник говорил потом в свое оправдание, что он всегда чувствует, можно взять преступника живьем или нет. В этом случае он почувствовал, что юнец живым не дастся. Возможно, профессиональное чутье не обмануло оперуполномоченного из уголовного розыска, но Геннадий Волчанов, этот юный палач, остался для меня совершеннейшей загадкой. Я многое бы отдал, чтобы поговорить с ним или хотя бы услышать, как он говорит. Увы, таковы привычки наших розыскников: они, уж если почувствуют, что живьем не возьмут, так и не возьмут…
Под занавес в городе появились армейские машины. Как оказалось, Бульдог, услышав стрельбу, сел на мотоцикл, направился к командиру расквартированной по соседству воинской части и сумел убедить его послать в город дежурный взвод. Могу себе представить, что говорил Бульдог. Удивительно, как он не свел с ума несчастного полковника, стараясь внушить ему, что из Москвы прибыла группа захвата с заданием взять прокурора Волчанова и его семейство, а он, командир полка, должен немедленно оказать группе захвата помощь. Взвод прибыл в город, когда огонь был уже потушен. Именно солдаты обнаружили обгоревшее тело учителя, а затем извлекли из погреба меня и дедушку Гришу.
Когда Леня увидел, как меня волоком
Волчанова арестовали в его собственном доме, где у него обнаружили коллекцию порнографических снимков детей, среди которых были все восемь погибших, включая и мальчика Ваню. Сейчас Волчанов в тюрьме, ждет суда. Все время пишет письма, умоляя сохранить ему жизнь. Он утверждает, что убивали его сыновья, а он был настолько запуган этими бандитами, что не смел пискнуть…
Я поправился довольно быстро. Через полтора месяца после того кровавого воскресенья мы с Леней выходили из самолета в аэропорту областного центра. Нас встречал у трапа самолета заместитель прокурора области на черной «Волге». Вид этой машины произвел на меня тяжелое впечатление. Наверное, мне суждено ненавидеть эти черные машины до гробовой доски.
Зампрокурора был подчеркнуто вежлив. Он представил нас прокурору области, затем официально допросил, тщательно оформил протокол допроса и проводил в гостиницу. Он обращался к нам как к равным, и все же время от времени тайком косился на моего спутника. Он явно не мог уразуметь, как Леня посмел сделать то, что сделал, хорошо зная, что ему придется расстаться с погонами. Леня почувствовал это и в гостинице сказал мне, что зампрокурора смотрел на него как на душевнобольного.
– Понимаешь, милиция нас, – он по привычке продолжал относить себя к органам, – считает чем-то вроде белой кости. Аристократами, так сказать! А этот зам пришел в прокуратуру из милиции. Он никак в толк не возьмет, как можно добровольно уйти из КГБ, потому что для него попасть туда – предел мечтаний. Кроме того, он знает, что в КГБ его никогда не возьмут: туда уже лет двадцать вообще не берут людей из милиции. Ни под каким предлогом! Скорее, какого-нибудь инженера возьмут, чем из милиции…
На следующий день утром мы вместе с замом прокурора выехали в этот забытый богом городок – опять на черной машине. Предстояло показать и рассказать все на месте. Подъезжая к городу, я испытал чувство, которое мне не с чем сравнить. Это была удушающая тоска и острый страх за свой рассудок. Была минута, когда я едва не потребовал остановить машину. Это чувство слегка притупилось, когда впереди показался дом, который, впрочем, было трудно узнать: он сгорел наполовину, сгорела именно та его часть, что была видна с улицы, поэтому издалека он показался грудой обгоревших бревен. Но когда мы зашли во двор, я увидел, что другая половина дома осталась нетронутой, уцелела и печка, лежа на которой я из лучшей в мире винтовки всадил пулю в лоб Николая Волчанова. Написав эти слова, я невольно содрогнулся, ибо до сих пор иногда не верю в то, что смог сделать это.