Групповые люди

Азаров Юрий Петрович

В зале наступила тишина. Сталин обвел всех глазами и остановил свой взгляд на Крупской.

— А что скажет по этому вопросу Надежда Константиновна? — сказал он. Крупская медлила с ответом, и Сталин добавил: — Что же, если затрудняетесь с ответом…

— Нет, почему же, — сказала Крупская. — У меня на этот счет совершенно определенное мнение. Анатолий Васильевич, это постоянно отмечал Владимир Ильич, — человек выдающихся способностей и огромной эрудиции. Что касается его философских умонастроений, то здесь, это тоже отмечал Владимир Ильич, его несколько заносит в сторону. Но, — улыбнулась она, — не настолько, чтобы говорить о вреде и опасности его суждений для школы. В Наркомате просвещения он

всегда марксист и активно ведет антирелигиозную пропаганду.

В зале рассмеялись.

— Прямо-таки оборотень: в стране разводит поповщину, а на ниве просвещения борется с религией, — это Ворошилов заметил. В зале зашумели. Луначарский будто оправдывался:

— Полное непонимание элементарной культуры. Если я говорю, что Земля будет оккупирована небесной Красной Армией, это не значит, что я взываю к богу или превращаю реальную Красную Армию в божественную силу. Мы с вами можем до того дойти, что уничтожим и язык, и литературу, и христианство как религию. Для меня мадонна Рафаэля — это и акт культуры, и выражение общечеловеческих ценностей. А для вас она кто? — обратился он к Ворошилову.

— Выразительница поповщины? Мракобесия? — это Радек подсказал Климентию Ефремовичу.

— Я не знаю, о ком вы говорите, — сказал Ворошилов. — Но мне совершенно ясно: вы отходите от классовых и революционных позиций. У вас, может быть, в прошлом были выдающиеся заслуги перед революцией, но сегодня с такими мыслями оздоравливать общество нельзя. И я поддерживаю мнение товарища Степанова о том, что на посту наркома просвещения должен быть человек с революционно-атеистическими взглядами.

— Вы подчеркиваете, что христианство является пролетарской идеологией? — это Андреев спросил.

— Правомерно ли римлян называть пролетариатом? Называть римлян античным пролетариатом — это, по-моему, свидетельствует о непонимании самой природы классовости. Римляне жили как эксплуататоры, об этом дети узнавали еще в церковноприходской школе, — это Калинин заметил.

— В моей брошюре подчеркнуто, что античный пролетариат был паразитирующим пролетариатом деклассированных элементов, — возмутился Луначарский. — Это и Степанов, полагаю, может подтвердить.

— Вы говорите об этом, но во вторую очередь. У вас христианство освящено старым пролетариатом, то бишь римским, а марксизм окропляется святой водой поповщины. Ваши аналоги старого, то есть античного, пролетариата с сегодняшним пролетариатом надклассовы, оскорбительны для рабочих. Вы свои сравнения доводите до абсурда и из них делаете мосты в современном рабочем движении. Там, в древности, был золотой век у пролетариата, и тут будет золотой век, там был апокалипсис, и тут грядет погибель. Зачем вам понадобилось крушение мира, зачем понадобились эти апокалипсические интонации? Я не вижу, представьте себе, разницы между вами и ревизионистами Бернштейном или Каутским.

— Что ж, картина здесь, по-моему, ясна, — сказал Сталин. — Мы не можем делать каких бы то ни было уступок идеализму.

— А здесь чистейший идеализм, — не унимался Степанов. — Эта пустозвонная декламация и форменная поповщина выдается за продукты марксистского анализа явлений.

— Недопустимо, — сказал Ворошилов.

— Я полагаю, вы перегибаете, — перебил Ворошилова Каменев. — Перегнул палку и товарищ Степанов. Я согласен с той оценкой деятельности товарища Луначарского, которую дала ему Надежда Константиновна. Анатолий Васильевич в высшей степени ответственно относится к педагогике и делает большую работу по оздоровлению этого участка нашей жизни.

— Товарищи, этот вопрос требует специального обсуждения, — сказал Сталин. — Из нас никто не сомневается в выдающихся способностях Анатолия Васильевича Луначарского. Я еще раз подчеркиваю, этими проблемами мы займемся

специально, а сейчас мне бы хотелось вернуться к обсуждаемому вопросу. Сожалею, что проблема оздоровления партийного актива обернулась опять-таки теоретической дискуссией. Я ставлю вопрос прямо. Здоровье наших партийцев с каждым днем ухудшается, и это прямая угроза делу революции. Установлено, что здоровье партийных работников намного хуже здоровья рабочих и крестьян. Я согласен с предложениями товарищей, которые высказались за немедленные меры ио улучшению здоровья партийных кадров, об оказании им как единовременных, так и постоянных пособий, об улучшении их питания, жилищных условий. Я полагаю, что мы поступим правильно, если оформим эти предложения соответствующим решением и дадим на места прямые указания по этому вопросу.

Товарищи, — продолжал Сталин, вытаскивая из папки несколько новых листочков. — Я располагаю точными данными о серьезных заболеваниях наших крупных военачальников, партийных работников, общественных деятелей, ученых и писателей — золотого фонда революции, нашего общества. Мы поступим преступно, если своевременно не бросим все силы, чтобы улучшить их физическое состояние. Мне достоверно известно и то, что многие из названной категории лиц не желают лечиться, а некоторые под предлогом занятости наотрез отказываются от операций, прохождения специальных курсов лечения, от санаторного отдыха и диспансеризации. Пусть не покажется вам смешным, но мы будем применять административные меры к тем, кто пренебрегает своим здоровьем, которое мы рассматриваем первоосновой строительства новой жизни.

38

Прислушался к знакомым голосам.

— Я его сразу узнал. Это Троцкий. Собственной персоной, даром что в шинели явился, — шептал Микадзе маленькому человечку в черном зековском одеянии, в котором я сразу признал Ква-кина.

— Да не говорите глупостей, товарищ генерал в отставке, это наш Пугалкин. Из нового этапа. Хромой бесенок, а шустряк: лошкарем [74] норовит устроиться на помойку.

— Конспирация. Говорю вам, это Троцкий. Я его подпухшую нижнюю губу ни с чьей не спутаю. Заслали. Знают, сволочи, где жареным пахнет.

74

Лошкарь — работник столовой.

— Да, место у нас ответственное. Стратегическое. Тут только и будут спасаться от всех распадов.

— А как зовут Пугалкина?

— Товий Зиновьевич.

— Ну вот, я так и знал. Говорят, евреи повалили в дробь семнадцать. Рядом с ОВИРом открылась конторка, где дают сюда направление. Так что ты думаешь, в ОВИР нет очереди — все в конторку хлынули, вот так, братец партийный работник. Евреи всё знают.

— Да какой же Пугалкин еврей? Он и слова такого не знает.

Родом из Вологды. А там все равно, кто ты, был бы человек хороший…

— Не скажите. Это раньше так было.

Я слушал этот нелепый треп, поглядывая на стаи крыс, бежавших от магазина в сторону желдорполотна. Они так плотно шли, что поле напоминало беличью шубу гигантских размеров. Затем одно серое продолговатое туловище отделилось от общей массы и стало расти, и голова стала расти, и шубейка стала расти, и вдруг это туловище, хромая, вошло в клубное помещении колонии дробь семнадцать, где уже все были в сборе. Самым невероятным было то, что в клубе оказались люди разных поколений: здесь были чекисты двадцатых годов, воины и железнодорожники второй пятилетки, лесорубы и станочники периода стахановского движения, хлебопашцы и бетонщики эпохи развенчания культа личности вождя. Не все были одеты в робы, но командовал всеми Раменский.