Групповые люди
Шрифт:
Я вернул текст копии моего письма Чаинову и спросил у него мягко:
— Но ведь это же достоверный факт, который был изложен на съезде. Какая разница, где я его взял…
— Нас интересует другое.
— Что именно?
— Я у вас спрашиваю, где вы взяли текст закрытого письма? Я могу вам сказать, что гражданка Колесова не будет наказана, поскольку добровольно решила помочь нам…
— Я вам сочувствую, товарищ Чаинов, — вдруг и такая мысль пришла мне в голову. — Как вам трудно работать! Какая сволочь отняла у вас право бить, истязать, рвать ногти клещами, вспарывать животы?
В это время вошел в комнату человек в форме капитана.
— Что Колесова? — спросил у него Чаинов. Вопрос, я так понял, был задан специально для меня.
— К сожалению, ее не удалось найти. Она задержана милицией…
В тот же день меня отпустили, и я побежал на переговорный пункт. Любы не было дома, а с ее мамой я не разговаривал. На вопрос, когда Люба будет дома, мне совершенно спокойно ответили: "Вечером".
Вечером я позвонил Любе:
— У тебя были какие-нибудь неприятности?
— Небольшие, но уже все позади. За меня вступилась вся группа, где я учусь. Я подробно потом расскажу. Сейчас все уже позади…
Я ушел с переговорного пункта в скверном настроении. Все только начинается, подумал я тогда. Какое тут "позади"…
25
Едва я свернул в Капельский переулок, как увидел двоих, шедших мне навстречу. Когда я поравнялся с ними, — это было как раз возле двух мусорных металлических ящиков, — один из них спросил:
— Вы вели переговоры с Котолыновым и Николаевым?
— Никаких переговоров я не вел, — ответил я и тут же получил удар в лицо. Я закрыл руками глаза, а они вдвоем били меня, пока я не упал. Потом они за руки и за плечи подняли меня и швырнули в мусорный ящик. Когда я выбрался из ящика, никого вокруг не было.
Я запомнил лица ребят. Особенно первого. Такое круглое, доброе лицо. Большие губы, светлые глаза, нос чуть расплющенный. Другой — остроносый, родинка на щеке, это я точно помню. А впрочем, для чего я вспоминаю, все равно искать не буду, даже если найду, не стану приставать. Так принято. Каждый в этой жизни получает свое. Надо побыстрее снять одежду. Выстирать. Немедленно. Освободиться от дурных запахов. От предчувствий. От воспоминаний. И никаких Капельских переулков. Быстрее на свою квартиру. Там бы мне не устроили еще засады. Но там было все спокойно. В квартире тоже ничего не порушено. И напали, сволочи, не возле дома, а черт знает где… А первые слова этих подонков какие были? Так начиналась моя глава о процессах тридцатых годов…
26
— Вы вели переговоры с Котолыновым и Николаевым с целью форсирования убийства товарища Кирова. На вас нажимали троцкисты. Вам с Зиновьевым была поручена организация убийства. Рукой Николаева вы убили Сергея Мироновича. Зиновьев признался в этом, а вы продолжаете упорствовать.
— Это невероятная мистификация. Несусветная ложь, — сказал Каменев.
— Вы поручили "Московскому центру" организовать убийство товарища Сталина, товарища Молотова, товарища Кагановича, товарища Ворошилова и
— Я не знаю никакого "Московского центра". Впервые слышу о нем.
— У нас есть новые доказательства, которые добыты в связи с открытием новых преступных шаек, работавших под началом "Московского центра", а значит, и под вашим началом. Организация "Московский центр" была создана в 1932 году, а уже в 1933 году совершала попытки убийства товарищей Сталина, Орджоникидзе и Ворошилова.
— Но я же в 1932 ив 1933 годах был в ссылке. И Зиновьев был в ссылке. Я впервые слышу о такой организации.
— Были ее руководителем и впервые слышите?
— Значит, я ослеп, — дожил до пятидесяти лет и не видел этого центра, в котором я сам, оказывается, действовал, в котором участвовал, организовывал заговоры и убийства.
— Это вы занимаетесь каким-то чудовищным спиритуализмом, делаете вид, что не знаете той подпольной организации, которую вы создали и которой руководили. Вы вели прямые переговоры с Толмазовым и Шацким, активными членами зиновьевской банды, убившей Кирова. Вы торопили с убийством.
— Я должен вам сказать, что по характеру и по образу своей жизни никогда не был трусом. Но я никогда не делал ставку на боевую борьбу. Да, я некоторые позиции товарища Сталина не разделял. Но потом я, как всем известно, отказался даже от своих убеждений, и только с одной целью — чтобы не было разногласий в партии, чтобы не мешать группе Сталина осуществлять намеченный план…
— Не группе Сталина, а Центральному Комитету партии…
— А последние два года у меня и в мыслях не было хоть в чем-либо возражать товарищу Сталину, а не то чтобы вести борьбу с ним. Я не фантазер и мечтатель. В нашей среде были фантазеры и авантюристы, но я к ним не отношусь. Когда я увидел, что сама жизнь на стороне товарища Сталина, я чистосердечно признался во всех своих грехах и дал клятву служить верой и правдой делу революции.
— Я допускаю, что вы чистосердечно раскаялись. Но представим с вами все же такую ситуацию. Вас использовали враги, использовали ваш авторитет, ваши связи и возможности, чтобы, прикрывшись вашим именем, создать подпольную организацию. А вы в это время, именно в 1933 году, выступили со статьями. в "Правде", в которых признали свои ошибки и отступления от линии партии.
— Я что-то вас не могу понять…
— Но если бы вы состояли в организации "Московский центр", а одновременно публично выступали с заявлениями о своей преданности партии, как бы вы назвали такое поведение? Обманом?
— Хуже обмана.
— Вероломством?
— Хуже!
— Хуже обмана и хуже вероломства? — Вышинский улыбнулся. — Что может быть хуже? Каким же словом можно назвать такое поведение? Найдите слово. Может быть, измена…
— Может быть, — покачал головой Каменев. — Только я не знаю, к чему эти представления?
— А к тому, что вы сейчас против воли своей сознались, что повинны в измене делу революции. Да, собственно, вы этого и раньше не скрывали…
— Поразительная мистификация! История мировой литературы не знала ничего подобного!