Грусть белых ночей
Шрифт:
Через полчаса опять стремительный марш. На шоссе то и дело попадаются огромные деревянные барабаны с намотанной колючей проволокой. Но перегородить дорогу этой проволокой охрана не успевает. Разбегается.
Внизу, вдоль берега, тоже проволока. Между колючек щедро поднимается разнотравье. И цветут цветы.
Сто раз был прав Чубуков. Минуют еще одну полосу пустующих, незанятых дотов, дзотов. Сколько бы здесь пролилось крови, если бы не этот стремительный бросок самоходок!
Впереди какое-то селение. С крутого берега, по краю которого змеится шоссе, кажется, что
На шоссе, на его обочине, — взрывы мин. Стреляют со стороны поселка. Видны дымки, которые там возникают.
Подминая придорожные сосны, самоходки сползают в лес. Открывают беспорядочный огонь по поселку.
А вот и «катюши» на шоссе. Их семь или восемь. Сразу же вступают в бой. У-у-у — слышится размеренное тугое завывание, и даже невооруженным глазом видно, как по небу мелькают огненные полосы.
Поселок в огне и дыму. Снаряды, мины прилетают оттуда реже и реже.
Если у Василя и были приятные минуты на войне, то в основном теперь, во время стремительного марша по шоссе, которое петляет у моря. Он как бы чувствует личное удовлетворение от всего, что происходит на его глазах. Был сорок первый год, и вот так же неукротимо по всем дорогам рвались на восток немцы. Теперь им боком выходит. Им и их союзникам...
Со стороны моря вдруг появляется небольшой самолетик. Громко стрекочет мотором, летит над самой землей. Никто даже выстрелить не успевает. Еще мгновение — и от самолетика отрывается длинный шлейф белых листков. Эти листки мотыльками порхают в воздухе.
Бойцы встречаются Василю в основном незнакомые. Из нового пополнения. Даже в его отделении шестеро новичков. В новых гимнастерках, обмотках, башмаках. Среди них — двое бывалых солдат. С нашивками за ранения.
Через некоторое время приказ: «По машинам!» Последние домики поселка догорают. Меж сосен стрелковые ячейки, наспех отрытые траншеи, отстроенные дзоты, брошенные пушки.
В передках пушек — снаряды. Артиллеристы не успели отстреляться, спешно бежали. Даже кухню с еще теплым супом оставили.
В поселке железнодорожная станция, на путях несколько вагончиков, платформа. С моря или, возможно, с еще не очищенного от противника островка в Финском заливе бьет по поселку артиллерия.
Шоссе дальше нет. Сворачивают на грунтовую дорогу. Нещадно трясет, подбрасывает бойцов на самоходках. Колдобины, выбоины. Проносятся мимо поросшие соснами пригорки, валуны.
Впереди еще один поселок. Картина боя в точности повторяется. Опять трофеи: пушки, пулеметы, катушки кабеля.
Бойцы возбуждены боем, стремительным маршем. Но все же чувствуется холодок тревоги. Чувствуется по взглядам, по невзначай оброненным словам. Позади, наверное, немало вражеских сил и техники осталось. Что будет, если дорогу перережут, а батальон зажмут в клещи?
Тревога окончательно развеивается тогда, когда в поселок с северной стороны врывается нескончаемый поток танков, самоходок, машин с пехотой. Даже минометчики со своими лафетами — большими железными кругляшами — сидят на танках, самоходках. Нет, теперь батальон никто не сможет окружить, зажать в клеши.
Склонившись над коробкой рации,
— Ты ваньку не валяешь?
— Не валяю, — отвечает Чубуков. — Со вчерашнего вечера прошел двадцать три километра. За десять часов. Разрешите участвовать в штурме четвертой полосы. Захватим Роккала, дальше не пойду...
Всегда решительный, самоуверенный, Мухин колеблется:
— Далеко оторвался. Перед полком могут поставить другую задачу.
— Люди не хотят выходить из боя, — настаивает Чубуков. — С ходу захватим Роккала.
Мухин наконец сдается:
— На твою ответственность. Буду докладывать: под Роккала ведешь разведку боем.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
I
Чубуков преждевременно радовался: стрелковая дивизия, минометный полк, самоходные установки, которые прорвались через третью линию укреплений, вплотную подойдя к промежуточному защитному рубежу, прикрывающему Выборг, с поселка повернули назад, в тыл, чтобы штурмовать «линию Маннергейма» с юга.
А тем временем на промежуточный рубеж выходят новые полки, артдивизионы, танковые подразделения наступающей 21-й армии. Из них создай ударный кулак. И батальон Чубукова теперь всего лишь частица его.
Последний защитный пояс начинается рекой. Она достаточно широка. На противоположном берегу — густая сетка колючей проволоки, дзоты, доты, противотанковый ров.
На небе всего одна звездочка. Яркая, искристая, она в просвете меж облаками, затянувшими небо. Тучи наползают на нее, застят, но через минуту она показывается вновь. Звездочка эта даже в темной воде реки отражается. Как раз посредине.
Пушки, минометы бьют с противоположного берега. Взрывы, пулеметные и автоматные очереди сливаются в сплошное громыхание. Пули не дают головы поднять. А бойцы не успели окопаться. Да и лопатки не у всех. Потому и потери значительные.
Сосед Василя Лебедя все время копается, разрыхляя землю тесаком. Наскреб перед собой брустверчик.
Все солдаты, которых Василь видит здесь на берегу, уже пожилые. Лица заросли щетиной. Не брились с того дня, как пошли в бой. Даже днем не снимают шинелей.
Треск, хлопанье, завывание мин все нарастает. Василя бьет озноб. Еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным. Солдату так нужен окоп или траншея! Тогда он чувствует себя уютнее.
Противоположный берег стреляет трассирующими пулями — и множество молний пересекается в воздухе. То под прямым, то под косым углом. А то параллельно.
До Василя вдруг доносится странный звук: словно кто-то ударил молотком по железу. Его левый сосед вскрикивает и тотчас замолкает. Василь подползает, наклоняется над ним. Боец лежит боком, по лицу струится кровь. Течет из-под каски. Лишь теперь Василь замечает на каске небольшую дырочку. Лежи, — говорит боец, который наскреб перед собой брустверчик. — Ему ничем не поможешь.