Грусть белых ночей
Шрифт:
На пятачке — сущий ад. Воет, рвет, жжет землю. Несколько батарей нацелено на неширокий, голый плацдарм. Каждую секунду убивает, ранит солдат в их неглубоких, временных окопчиках. Здесь еще пострашнее, чем было когда-то тем, кто оказался перед бронеколпаками.
Василь осознает полнейшую свою беспомощность. «Убьют», — думает он. Хорошо, если бы ранило. Как Николая Прокопчика. Прокопчику повезло. Но рана у Василя есть. Сколько раз может ранить? Четырежды осколки ударили по каске, а четвертый ущипнул и плечо. Еще хорошо, что осколки. Пуля могла бы пробить каску. Трудная война. Техники много. Как убережешься от
Жаль матери, думает Василь. Клима убило, теперь его убьют. Женскими руками, без отца, поднимала мать сыновей. Останется и теперь без мужской поддержки.
Из-за продолговатого кирпичного строения выползает танк. За ним — второй. Покачиваясь и взревывая моторами, уже три, четыре танка устремляются к берегу.
Танки по, виду немецкие. За танками цепочка полусогнутых солдатских фигурок.
Увидев танки, Мелешка весь напрягается. «Дегтярева» оставляет напарнику и ловко, как ящерка, выскользнув из окопчика, ползет навстречу танкам. Продвигает впереди себя две большие тарелки противотанковых мин. Сначала перебрасывает мины вперед, затем подтягивается сам.
Те самоходки, что на берегу, и остальные — из-за реки — в упор бьют по танкам. Сотрясаясь всем железным телом, танки изрыгают огонь. Из облаков дыма то и дело вылетают сверкающие снопики огня. Не разберешь, чьи осколки с фырканьем пролетают над головой — свои ли, чужие.
Мелешка ползет. Уже не таится. Как всегда в минуты опасности, действует толково и расчетливо. В яром поединке между стальными коробками танков и самоходок нет никому никакого дела до мизерной фигурки, которая, затаиваясь в воронках, приникая к земле, пробирается все ближе и ближе к огненному пеклу. Горит земля, трескаются камни, свертывается в узлы, плавится железо, а мизерный в этом жутком хаосе, в грохоте, дыме, огне человечек упрямо ползет к своей цели.
Мелешка уже в нескольких шагах от железного страшилища. Танк кажется огромным. Таких танков Богдан еще не видел. Наверное, «тигр». Когда танк вздрагивает от выстрела, от его ствола-хобота точно отделяются яркие мотыльки.
По танку, выдвинувшемуся вперед значительно далее остальных, прицельно бьют самоходки и пушки. Огненные снопы рикошетом полосуют башню, лобовую броню. Вспыхивает одна самоходка, вторая. Как бочки с керосином. Дым густой, черный. Наверняка расстрелял их этот самый «тигр».
Мелешка преисполнен злости. Подсознательно, интуитивно чувствует: дальше танк не пойдет. Иначе подставит борт пушкам, все ожесточенней бьющим из-за реки. Разворачиваться будет «тигр».
Мелешка подползает к танку сзади. Подсовывает железную тарелку под самый трак. Вторую ставит несколько дальше. Согнувшись, торопливо прыгает в воронку. Взрыв почти в то же мгновение. Танк окутывается дымом; когда дым рассеивается, видно: гусеница растянулась, страшилище окаменело...
Через полчаса танковая атака повторяется. Три уцелевших танка выползают с левого
Пятачок оживает. Оглашается беспорядочным автоматным, пулеметным треском. Бежать некуда — позади река. Василь строчит короткими автоматными очередями. Хорошо видно, как падают, словно подкошенные, фигурки солдат. Некоторые так и не поднимаются.
И уже начинают завывать «катюши». Тогда, когда танки наступали правее, они молчали. Наверное, из опасения попасть в своих. За соснами, за домиками, за продолговатым строением большими, как стога, и смещающимися клубками — огонь, дым, тяжелые, как удары мощного молота, взрывы.
После залпа «катюш» домиков и продолговатого строения как не бывало. На том месте беспорядочные курящиеся кучи.
Один из танков горит.
Василь потерял чувство времени. Поселок захватили вчера. Реку переходили ночью. Теперь солнце вновь взошло, но его то и дело заслоняют завесы черного, густого дыма.
Василь свыкся с этой обстановкой. Ни на что не надеется. Так лучше. Лежит в окопчике, стреляет, когда все стреляют. В таком, как этот, бою можно лишь самим собой распоряжаться.
Как только огонь ослабевает, Василю удается вздремнуть. Он видит сны. Даже если паузы между огнем и тишиной совсем незначительные, по две-три минуты.
Тишина, вдруг наступившая на этом и том берегу, пугает Василя. Он долго не может понять, что же случилось.
II
Левоненко и его напарник, пожилой, маленького роста боец в длиннополой старой шинели, ведут по обочине шоссе пленных. Пленных немного — восемнадцать. По пути к финским солдатам присоединили немца — то ли летчика, то ли радиста. Со сбитого самолета. Немец в шлеме, в очках, спадающих на длинный хрящеватый нос.
Сначала, едва конвоиры, сняв с плеча автоматы, вывели пленных за поселок, к тем ближним соснам с пышной кроной, которые с обеих сторон подступают к шоссе, в глазах пленных застыл нескрываемый страх. Некоторые из них, вобрав голову в плечи, даже незаметно молиться стали: сочли, наверное, что конвоиры вот-вот изрешетят их автоматными очередями.
Навстречу бесконечным потоком несется техника: «студебеккеры» с накрытыми брезентом рельсами «катюш», самоходные установки, грузовики, тягачи — они тащат дальнобойные, с длиннейшими хоботами стволов пушки. Бойцы, сидящие на машинах, и те, что попадаются в пешем строю, и связисты с катушками на плечах, которые прокладывают кабель, и саперы с длинными палками миноискателей никаких варварских намерений по отношению к пленным не проявляют, и пленные понемногу успокаиваются.
День жаркий. Солнце поднялось высоко, палит нестерпимо. Черный гудрон, которым покрыто шоссе, заметно прогибается под каблуками и шибает нестерпимым смрадом.
Всюду на дороге — следы поспешного бегства. Грудой лежат темно-серые финские шинели. Там же какое-то воинское снаряжение в металлических коробках. Валяются брошенные винтовки, автоматы. Даже какую-то военную канцелярию распотрошили — на обочине шоссе рассыпаны папки, бумаги.
Наметанным глазом Левоненко среди раздавленной танками, сброшенной в кювет техники замечает иной раз пушки, пулеметы. Более всего немецкой техники: тягачи, автомобили с тупыми радиаторами, да и пушки, пулеметы тоже.