Грусть не для тебя
Шрифт:
— А вот и еще подарок. — Он указал на белый конверт. На нем было написано: «Дарси и ее детям». Внутри лежал небольшой квадратик голубой бумаги. Я в недоумении разглядывала его.
— Что это?
— Образец, — пояснил он. — Хочу покрасить твою комнату в этот цвет. Там будет детская. Я собирался сделать тебе сюрприз, но потом подумал, что голубой — это слишком тривиально. Может быть, ты предпочтешь что-нибудь более… экстравагантное?
— Мне очень нравится этот цвет, — сказала я, чувствуя прилив нежности от того, что Итон, оказывается, не против, если я останусь у него после рождения детей. Много недель я ждала случая,
Он сказал, что смотрел кроватки и решил, что две как раз поместятся, если поставить их вдоль боковой стены. А навесную полку можно снять, застелить ее и использовать как столик для пеленания.
Я усмехнулась и сказала, что это замечательная идея.
— Теперь открывай свой подарок. — Я протянула ему сверток.
Он нетерпеливо сорвал обертку, разбросав обрывки в стороны, и увидел кожаную сумку, которая отныне должна была заменить его потрепанную нейлоновую. Моя единственная дорогая покупка за последние несколько недель. Уверена, что ему понравилось, потому что Итон немедленно ушел к себе, вынес свою старую сумку, вынул из нее все бумаги и переложил в новую, а потом повесил ее на плечо, слегка подтянув ремень.
— Великолепно, — констатировал он. — Я похож на настоящего писателя.
В последнее время он много об этом говорил. Кажется, дела его шли не очень.
— У тебя творческий кризис? — сочувственно спросила я.
— Да. Застрял на одной строчке: «Была темная дождливая ночь».
Я засмеялась и сказала ему, что все великие писатели время от времени переживали творческий кризис и что в новом году он непременно сильно продвинется.
— Спасибо, Дарси, — искренне поблагодарил Итон. — Я тебе очень признателен.
Потом мы забрались под одеяло на диване и посмотрели фильм «Эта прекрасная жизнь». В тот момент, когда дядюшка по ошибке отдает конверт с деньгами мистеру Поттеру, Итон нажал на паузу и спросил, можно ли ему перемотать это место.
— Эту часть фильма я смотреть не могу. Слишком печально.
Я согласилась. И пока грустные эпизоды чужой жизни неслись мимо, невольно задумалась о собственной, в частности о ссоре с матерью. Мы так и не общались с тех пор, как я послала ей весточку из Лондона. Я была убеждена, что первый шаг должна сделать она, но к концу фильма, где младшая дочка Джорджа Бэйли говорит: «Каждый раз, когда в церкви звонят колокола, у ангелочка вырастают крылышки», я решила смирить гордыню и позвонить домой.
Итон меня поддержал, и я, волнуясь, набрала номер. Когда раздались гудки, я чуть было не повесила трубку и схватила Итона за руку. После пяти или шести гудков мама ответила.
— Привет, ма, — сказала я, чувствуя себя маленькой нашалившей девочкой.
Она холодно поздоровалась, и вслед за тем наступила тишина. Моя мама — просто чемпион по злопамятности. Я вспомнила, как злилась на Рейчел и при этом была уверена, что сама такого не заслуживаю.
— Я помешала вам ужинать?
— Нет. Мы уже заканчиваем. Пришли Джереми и Лорен.
— Ну и как у них дела?
— Хорошо.
Я подождала, не спросит ли мама, как дела у меня и по-прежнему ли я живу в Лондоне. Она не спросила, и я пустила пробный шар:
— Я все еще в Лондоне. Ты ведь получила мое письмо? Она сказала, что еще до получения письма знала, где я, поскольку встретила в
— Он просто придурок, ма. Я порвала с ним. Теперь понимаю, что ты всегда хотела для меня только лучшего.
Итон стиснул мою руку и кивнул, как бы говоря: «Продолжай, ты молодец».
Я проглотила комок в горле, глубоко вздохнула и сказала:
— Знаешь, я прошла ультразвуковое обследование… и узнала пол ребенка.
— Это девочка?
— Нет. Я тоже думала, что будет девочка.
— Значит, мальчик. Замечательно, — равнодушно сказала мама.
— Ну… да. Но… если честно… это два мальчика. У меня двойня. Близнецы. Разве это не самая наилучшая новость на свете?
Я тут же вспомнила, как Рейчел поправляла меня, говоря, что «самая наилучшая» — это неправильно. Надо говорить «самая лучшая» или «наилучшая». Но сейчас, как мне казалось, это было совсем не важно. По мне так двойня — это именно самая наилучшая новость.
— Представляешь, ма?
Я заранее готовилась к худшему, но от этого легче мне не стало. Она меня не поздравила. Не спросила, как я назову детей. Не поинтересовалась, как я себя чувствую. Не сказала, что рада за меня. Мама лишь осведомилась, на что я, во имя всего святого, собираюсь жить с двумя детьми? У меня на глаза навернулись слезы, когда я принялась ее уверять, что все наладится, что ищу работу и, конечно, наверняка найду что-нибудь подходящее. Сообщила, что буду жить с малышами у Итона. (И благодарно ему улыбнулась.) Сказала, что мне очень нравится Лондон, дождь и все остальное. Потом пожелала ей счастливого Рождества и добавила, что люблю ее. Я попросила передать папе, Джереми и даже Лорен, что я люблю их всех и что скоро позвоню еще раз. Она ответила, что тоже меня любит, но слова прозвучали очень холодно, в них не было никакого чувства.
Повесив трубку, я закрыла лицо руками и заплакала. Итон погладил меня по голове и тихо произнес:
— Ты совершила хороший поступок, Дарси. Правильно сделала, что позвонила. Я тобой горжусь.
— Мне не следовало звонить. Это было ужасно.
— Нет, следовало… И никому позволяй себя обижать.
Я высморкалась и сказала:
— Ничего не могу с собой поделать. Она же моя мать!
— Родители часто нас унижают, — продолжил он. — Но когда ты сама станешь матерью, то не будешь этого делать. Я знаю.
— Откуда?
— Потому что ты показала свое истинное лицо, Дарси.
Я снова высморкалась.
— Что это значит — истинное лицо?
— Я имею в виду… что ты хороший человек. — Итон нежно коснулся моей руки. — Ты сильная. И ты будешь замечательной матерью.
В течение многих лет я получала бесконечные комплименты от огромного количества мужчин: «Ты прекрасна!», «Ты сексуальна!», «Ты невероятна!», «Я тебя хочу!», «Выходи за меня замуж!». Но слова Итона были самым приятным, что мне когда-либо доводилось слышать. Я положила голову ему на плечо, и мне стало очень хорошо, спокойно.