Грустная книга
Шрифт:
Моими кавалерами за столом были Виктор Яковлевич Станицын и Петр Владимирович Вильямс. Вначале я робела и чувствовала себя самозванкой, но… недолго. Это был первый банкет в моей жизни! Во главе стола сидели Владимир Иванович с Екатериной Николаевной. Кавалеры мои повели меня чокаться, и Владимир Иванович представил меня жене. Музыка — вальс, фокстрот, танцы, тосты… — все как во сне. На первом трамвае меня проводили домой. Я очень боялась испачкать Нинины туфли, но все обошлось.
Так мне подарили этот праздник мои дорогие подруги.
В том же 1933 году для юбилея Александра
Возобновляла спектакль Нина Николаевна Литовцева, заведовал постановкой Вадим Шверубович, так что спектакль был «семейный».
На мое счастье, мне досталась роль одной из двух горничных Юлианны — Ольги Леонардовны. Я ликовала оттого, что у меня не было дублерши и на каждом спектакле Качалов (по роли) обнимал именно меня. Был у меня еще выход в последнем акте, так что я могла смотреть из кулис знаменитый третий акт: «цыганская» музыка Саца, влюбленный взгляд Баста — Качалова, обращенный на Фрекен — Нору, борьба Баста со змеей, его падение и смерть.
Однажды Миша Названов не успел подхватить падающего Василия Ивановича и тот упал в рост. Названов даже заплакал от страха, а Василий Иванович в антракте уверял испуганную Нину Николаевну, что специально просил изменить мизансцену. А я, стоя на выходе за спиной Ольги Леонардовны (ламановский туалет на ней был еще в наметке), нечаянно наступила на шлейф ее платья, и, когда Ольга Леонардовна быстро двинулась к выходу на сцену, нитки затрещали. Я обмерла и чуть не ахнула в голос от ужаса. Ольга Леонардовна на ходу обернулась ко мне и приложила палец к губам. И после на мои извинения — никаких замечаний, ни малейшего раздражения.
Вот такими были наши неповторимые «старики». И порядки, установленные ими в театре, были иными, чем теперь. Старики, да и все мы приходили в театр за полтора — два часа до спектакля. На сцену проходили не позднее второго звонка, а некоторые и по первому. Театр для каждого был священным местом, и спектакль, действие, актерская работа и вообще всякая работа по созданию спектакля были превыше всего. Надо сказать, что трепетное отношение к работе было характерно для каждого члена коллектива, независимо от того, кем он был — артистом, гримером или гардеробщиком. К сбору труппы в начале сезона готовились заранее, как к большому празднику. Каждый старался нарядно одеться. Партер зрительного зала был полон, так как приходили все — от основателей до рабочих сцены. На общее собрание отводился один час, а потом начинались репетиции.
…Память высвечивает отдельные яркие моменты нашей театральной жизни. Вспоминается мне, как читал Михаил Афанасьевич Булгаков свою «Кабалу святош» («Мольер»), Вся труппа и режиссура собрались в нижнем фойе. Как же он читал! Невозможно забыть его голос, его глаза, когда он, Мольер, говорил Мадлене в конце первого акта: «Не терзай меня», и это тоскливое в последнем акте: «Мадлену мне! Посоветоваться! Помогите!»
У этого спектакля была трагическая судьба. Репетировали его очень долго, с большими перерывами. Константин Сергеевич требовал многих переделок текста, отличающихся от замысла Булгакова. Режиссер спектакля Николай Михайлович Горчаков был нетверд — он хотел угодить Станиславскому и в то же время не обидеть Булгакова. Михаилу Афанасьевичу было очень трудно.
…Как-то на вечерний спектакль «Страх» опаздывала (что случалось в театре крайне редко). занятая в первом акте Нина Сластенина. Леонид Миронович Леонидов, готовый к выходу на сцену, появился на площадке закулисной лестницы, удивленно сверяя свои часы с театральными (от него скрыли задержку начала спектакля, не давали второго звонка). В это время со двора влетела Сластенина и… увидев Леонидова, упала в обморок. Ее моментально подхватили ожидающие — помощник режиссера и одевальщица, обрызгали водой, потрепали по щекам, и через 6–7 минут она была на сцене.
Такой строгой была тогда дисциплина, и, что греха таить, очень боялись гнева Леонида Мироновича.
А вот еще один случай, связанный с премьерой спектакля «Страх».
Участники спектакля решили сделать Леониду Мироновичу подарок в складчину. Он очень любил гравюры и даже их коллекционировал. Удалось достать чудесный экземпляр — «Дама с левреткой». Решено было, что поздравительное письмо и подарок понесет Леониду Мироновичу его дублер — Василий Александрович Орлов. И произошло вот что! Подарок был вручен, Леонид Миронович остался доволен, но в антракте этого же спектакля Васю Орлова пригласили в партком, секретарем которого был некто Иван Мамошин. Орлову был учинен допрос и предъявлено обвинение: «Цариц даришь? (Затем шли «русские» слова.) Знаешь, чем это пахнет?» И дальше в том же духе.
Рассказ испуганного Орлова поверг всех в смущение. Решили посоветоваться с опытным Николаем Афанасьевичем Подгорным — одним из младших «стариков». Николай Афанасьевич успокоил, сказав, что все выяснит. Через два-три дня в театре была «ложа», то есть Сталин, Ворошилов и Енукидзе. В те годы было не так строго, и гостей принимал Подгорный. Николай Афанасьевич, рассказав историю подарка, спросил: как надлежит себя вести? Отсмеявшись, высокие гости сказали: «Покажите нам его!» Но Иван Мамошин на это время сгинул. Так и не нашли.
Я еще вернусь в моих записках к этому «деятелю». Он был невежественный и глупый человек, многим причинил зло, а наши наивные в партийных делах «старики» терпели его, думая, что когда-нибудь «там» разберутся и уберут его.
В начале августа 1934 года Станиславский вернулся в Москву из очередной поездки за границу, а Мария Петровна с детьми и внуками осталась во Франции. Ей был предписан курс лечения, и вернулась она только в ноябре.
Начиная с осени 1934 года Константин Сергеевич редко бывал в театре, а с начала сезона 1935 года врачи совсем запретили ему приезжать в театр. Репетировал он в основном дома, в Онегинском зале, у себя в кабинете или в саду, где под большим тенистым деревом стояли стол, кресла и скамейки (сейчас на этом месте построен большой дом-коробка, дерева нет и от сада почти ничего не осталось).