Грустный день смеха(Повести и рассказы)

Дубровин Евгений Пантелеевич

Фрица мы бы, конечно, рано или поздно откопали (не может же отец таскаться за нами по пятам день и ночь), но тут начались очень серьезные события, и нам стало не до фрица и других детских игрушек.

Мы узнаем про сказочную страну Утиное

Отец решил, что нам надо уехать из Нижнеозерска. Никто не ожидал такого фокуса.

В пользу переезда отец приводил следующие доводы. Во-первых, он никак не мог найти в Нижнеозерске работу: его здесь никто не знал (до войны мы жили в

другом месте), а документов у отца пока никаких не было, лишь одна справка, что он воевал в партизанах. Во- вторых, он боялся, что мы рано или поздно взорвемся, так как «здесь полно мин, снарядов и всякой гадости». И, в-третьих, нечего есть. На этот третий довод отец упирал особенно сильно. Отступая, немцы взорвали в Нижнеозерске все, что можно было взорвать, увезли все, что можно было увезти, и поэтому цены буквально на все были аховские.

В Утином же, родине отца, немцев не было, земля плодородная, народ зажиточный, кругом сады, в пруду столько рыбы, что сунь палец — укусит. Об утках же и говорить нечего, потому село и называется Утиным. Железная дорога далеко, а значит, спекулянтов, воров, урок нет. В километрах ста от Утиного начинается вообще глухомань, где люди ведут натуральное хозяйство. Пшеница там что песок речной, а козы стоят столько же, сколько кошки (это было козырной картой).

А главное, в этом селе отца знают как облупленного и он сразу сможет устроиться на работу. Ну, разумеется, взрывчатых веществ там нет, а потому мы, может быть, умрем своей смертью.

Все это мы узнали в «кроватном парламенте», то есть подслушали ночью разговор в соседней комнате, когда обычно обсуждались все наши семейные дела.

Потом вопрос был вынесен на всеобщее голосование, и голоса распределились следующим образом.

Мать:

— Я здесь привыкла. У меня хорошая работа (мать работала стрелочницей на станции), а там железной дороги нет, и работы для меня нет.

Я:

— Здесь хорошая библиотека, театр, цирк летом приезжает, а там деревня зачуханная. Если я вам в тягость, я могу дома не питаться, умный человек всегда себя прокормит. В Утиное добровольно не поеду.

Вад:

— Чихал я на нее.

Дядя Сева (совещательный голос):

— Речки там нет, леса нет, станции нет, а значит, и пива нет. Где же человеку отдохнуть? Я весь больной, я отдыхать сюда приехал.

Выступление Авеса Чивонави и вовсе обострило отношения между родителями.

— Только его не хватало, — выступал ночью в парламенте отец. — Сами крохи добираем.

— Как тебе не стыдно! — горячо возражала мать. — Человек весь больной! Ему отдых нужен и хорошее питание, а ты его гонишь! Куда он пойдет?

— Я его никуда не гоню. Но у меня дети голодные. И так последним делимся. Сказал — три дня погостит, а теперь, оказывается, с нами думает уезжать.

— Значит, ему здесь понравилось.

— Мало ли где мне понравилось.

— Он мой брат.

И так далее. До бесконечности.

Однако примерно через неделю парламентская борьба закончилась

победой отца. Обычная история, если в стране диктатура.

Вечером, после ужина, когда все были в сборе, отец провел повторное голосование.

— Надо ехать, — сказал он, ковыряя в зубах щепочкой от спичечной коробки, — деньги тают, как вода.

— Вода не тает, — поправил я.

— Молчи! — закричала мать. — Слово не дают сказать. Яйца курицу стали учить!

— Я все-таки не понимаю, — дядя Авес подтянул свои слишком просторные галифе и зашагал по комнате, — зачем отсюда уезжать? У нас хороший государственный дом, рядом станция, речка, лес. Нет работы? Пока можно заниматься огородом, развести курей. Если на каждого по десятку курей, то и то уже… сорок и Вадику пятерку…

— Чихал я на них, — сказал Вад, стуча ребром ладони по столу.

— Если даже мы будем снимать по тридцать яиц в сутки… это… это…

Дядя Авес очень возбудился и забегал по комнате.

Если по сотне за десяток… Это четыреста пятьдесят рублей!

— Мои пять не считайте, — предупредил Вад.

Отец перестал ковырять в зубах.

— Ты извини меня, Сева Иванович, но ты морозишь глупость.

— Почему глупость?

— Потому.

— Что, трудно развести курей? Всегда свежие яички. — Дядя Авес стал так сильно дергать галифе, что пуговица с треском отлетела.

— Ты не волнуйся, Севочка, — ласково сказала мать. — Надо ехать. У нас денег совсем нет. А там продукты дешевые.

— Но там глушь! Ни речки, ни леса, ни пива! Мне врачи прописали пиво три раза в день.

— Сами сделаем.

— Это черт знает что, — пробурчал отец.

Дядя Авес расстроился еще больше.

— Что это за пиво, самодельное? Река Хунцы… Лес, может, ты тоже сделаешь?

— Ну, все. — Отец хлопнул ладонью по столу и встал. — Собирайтесь. Через неделю выезжаем.

— Позвольте! — воскликнул я. — Ведь голосование явно показало, что большинство народа не идет за вами. Зачем же узурпировать власть? Император Веспасиан…

Хотя отец уже немного привык к таким монологам и почти не реагировал на них, но сейчас был, видно, сильно раздражен. Совершенно неожиданно он схватил меня за ухо и очень больно трепанул.

— На новом месте я возьмусь за вас. Будет тебе Веспасан. Совсем обнаглели.

— К наружному блеску он нисколько не стремился.

— Перестань огрызаться! — закричала мать. — Доводят отца и доводят.

— …измученный медленным и утомительным шествием, не удержался, чтобы не сказать: «Поделом мне, старику: как дурак, захотел триумфа».

Вад, продолжавший стучать ребром ладони по столу, насторожился:

— Как дурак, захотел тримфа, — повторил он задумчиво. — Как дурак, захотел тримфа… Как дурак…

Отец подскочил к нему и схватил за шиворот.

— Ах ты, чертенок!

— Как дурак… Как дурак… тримф…

Отец размахнулся, чтобы дать подзатыльник, но Вад успел подставить свою ладонь. Отец поморщился.