Грустный день смеха(Повести и рассказы)
Шрифт:
— Как дурак, тримф.
— Негодяй.
Отец и Вад смотрели друг другу в глаза.
— Как дурак, тримф.
— Не смей так на отца! Толя! Дай ему как следует! Выпори как Сидорову козу! Бей, я не буду заступаться! Что же это за дети… — Мать заплакала.
— Как дурак, треф.
— Ничего, скоро уже… потерпи, — сказал отец и отвесил Ваду в лоб щелчок.
Голова Вада отозвалась гудением чугуна. Я невольно засмеялся. Мой брат вскочил и кинулся на отца.
— Не бей в голову! Слышишь? А то дураком станет!
— Он и так дурак. Ты все потакаешь. — Отец вышел из дому, хлопнув дверью.
Вад сел на пол и затянул бесконечное:
— Как дурак треф, как дурак треф, как дурак треф, как дурак треф…
Дядя Авес взял иголку и стал пришивать пуговицу к брюкам, тактично повернувшись к нам задом.
Так закончилось повторное голосование по вопросу о переезде в Утиное.
Ухо у меня горело и взывало к мести. Я выбрал укромное место за сараем и стал писать информационный бюллетень по поводу последних событий. Бюллетень назывался «Голос большинства» (я, Вад и дядина половинка). Месть — сладкая вещь. Я так увлекся, что не сразу услышал, что кто-то пыхтит и топчется у меня за спиной. Обернувшись, я увидел хромого бухгалтера.
— Здравствуйте, — сказал бухгалтер (как приятно, когда тебя называют на «вы») и стал рыться в карманах. Наконец он извлек сахарного петуха на палочке.
— Спасибо.
— Пожалуйста. Нате… вот еще… брату.
Я поблагодарил и за второго петуха. Воцарилось молчание. Бухгалтер вытащил расческу и расчесался.
— Вы… я слышал… уезжаете…
— Уезжаем, Семен Абрамыч.
На бухгалтера было приятно смотреть. Новый, в полосочку костюм, в кармашке пиджака очки, расческа, набор цветных карандашей, волосы гладко причесаны. Разговор вежливый, уважительный.
Семен Абрамович еще раз причесался, потом откашлялся.
— К вам просьба есть… Так сказать, окажите любезность в передаче вашей мамаше вот этого…
Бухгалтер протянул мне аккуратно склеенный из листов какой-то бухгалтерской книги плотный конверт.
— Хорошо, Семен Абрамыч.
— Только, так сказать, чтобы… никто не видел… И спросите, какой будет ответ…
На конверте красивым почерком было написано: «Анне Андреевне Бородиной в собственные руки». Я спрятал конверт под рубашку и пошел домой. Отец сколачивал во дворе ящик. Он не обратил на меня внимания. На крыльце сидел Вад и, уставившись в одну точку, тянул:
— Какдуртре, какдуртре, какдуртре, какдуртре. — Вот во что превратилась красивая фраза: «Как дурак, захотел триумфа». Голос у Вада был уже сильно хриплым.
— На вот, пососи, — я протянул брату петуха, но он даже не пошевелился.
Мать мыла посуду. Она сердито гремела железными тарелками.
— Явился, огрызальщик? Когда ты кончишь доводить отца?
— Велено передать в собственные руки.
— Что там еще?
Мать осторожно взяла конверт.
— Что он пишет? — спросил я. — Зовет к себе?
— Не твое дело. Чтобы больше не смел у него ничего брать! У нас есть настоящий отец…
Я хотел показать отцовское письмо. Я давно ждал подходящего момента, чтоб показать его, но у матери был такой расстроенный вид, что мне стало жалко ее.
На крыльце послышались шаги. Мать торопливо спрятала конверт за пазуху. Отец подозрительно посмотрел на меня:
— Опять умничаешь?
Я вышел во двор, Вад продолжал тянуть «какдуртре». Ребром правой ладони он стучал о железную скобу. Я еще раз попытался всунуть ему петуха, но безуспешно.
За сараем на бревне сидели хромой бухгалтер и дядя Авес и вслух читали информационный бюллетень. За последнее время они сильно сдружились.
— «Пе-ре-езд… в лишен-ные цивилиза-ции мес-та из-за при-хо-ти Дик-та-то-ра, — по складам читал дядя Авес, — ли-шен вся-кого смыс-ла…»
— Лишен, — поддакивал бухгалтер.
Увидев меня, бухгалтер встал и расчесался.
— Плачет, — сказал я.
— Молодец. — Дядя Авес похлопал бухгалтера по плечу. — Плачет — это уже хорошо. Я еще с ней поговорю. Никуда мы отсюда не уедем. А сейчас пошли выпьем. У тебя есть деньги?
— Сотня.
— Отлично! Еще и на закуску хватит!
Бухгалтер пошевелил губами.
— Даже сорок три копейки останется.
— Возьмем на них хамсы.
Вечером дядя Авес пришел сильно навеселе. Он вызвал мать во двор, и они там долго шептались, причем мать вытирала глаза подолом платья. Отец сидел хмурый. По-моему, он о чем-то догадывался.
За ужином мать, глядя в окно, вскрикнула и выронила ложку. Я посмотрел туда и увидел бледное лицо бухгалтера с приплюснутым к стеклу носом.
От неожиданности я тоже выронил ложку. Отец обернулся.
— Что за черт! — вскочил он.
Лицо с приплюснутым носом исчезло.
— Видение, — хихикнул дядя Авес.
Отец торопливо вышел из комнаты. Слышно было, как он ходит под окнами.
— Слышь, иди за Абрама… то есть Семена, — начал дядя Авес, мигая сонными глазами. — Бухгалтер, красавец мужик, домище какой… А этот…
— Перестань при ребенке…
— Рожа, как у цыгана… Страшилище морское. Издеватель млекопитающий…
Дядя Авес задумался, изобретая очередное ругательство, но в это время дверь хлопнула и появился отец, таща упирающегося, посиневшего Вада.
— Какдуртре, какдуртре, — хрипел Вад.
— Замолчи, идиотик! — крикнула мать. — Глотку порвешь!
Она взяла ложку и стала насильно пихать Ваду в рот картошку.
— Ешь — не хочу, хочу — не ешь, — сострил дядя Авес.
— Выйдем, Сева Иванович, — сказал отец.
— Зачем?
— Покурим.
— Я некурящий. У меня легкие никудышные.