Грустный день смеха(Повести и рассказы)
Шрифт:
— Когда-нибудь я наимся и поколочу вас, — сказал он.
Утиновец надел рубашку и побрел от пруда.
— Эй! — крикнул я. — У нас правда есть каша!
Он остановился и недоверчиво посмотрел на нас.
— За што?..
— За так!
Утиновец поколебался, но вернулся. Мы двинулись к нашей хате. По дороге парень сообщил, что его зовут Иваном, что отца у него убили на войне, а мать работает в колхозе. Семья у них семь человек, поэтому с кормежкой очень плохо. Он старший, остальные — мелюзга, ничего не понимают, жрут, как гуси, и на них
У самого дома он вдруг струсил:
— А мамка с батькой ругаться не будут?
— Ушли за козой.
— Как же вы одни?
— Плохо. Никто не пожалеет, не приголубит, — сострил Вад.
— Если за козой, они тоды скоро придуть, — успокоил нас Иван. — Наши ходили. Туточки неподалеку.
Рекс произвел на утиновца сильное впечатление. Они с овчаркой долго разглядывали друг друга, склоняя головы то направо, то налево.
— Хорошая псина, — сказал Иван. — Стадо им охранять. И не тощая, кормили, мабуть. Скажи батьке — пусть продаст в колхоз. Зачем она вам? Мешок пшена, поди, дадут.
Каша была еще теплая. Иван, как увидел огромный чугун, весь в белых потеках, так и затрусился.
— Ешь! — сказал я. — Сколько хочешь.
Иван заглянул в чугун, сморщился, проглотил слюну.
— Я не очень хочу… Я сегодня полову ил.
— Да ты не стесняйся! То полова, а то каша!
— Ей-богу, места в животе нэма. Можно я трошки с собой возьму?
— Бери. Вад, дай газету.
Иван с уважением пощупал газету.
— Настоящая. На цигарки — пятерку дадут. Нет, я лучше так…
Первый утиновец осторожно запустил руку в чугун и принялся накладывать кашу в карманы.
— Ну, я пишел, — сказал он. — Благодарствую.
— Ну что, подрыхнем немного? — предложил Вад, когда за Иваном захлопнулась калитка.
Второе кругоутиновское путешествие
Самый умный человек в Утином
Разбудили нас рычание Рекса и стук в ставни. Я вышел на крыльцо. Солнце уже садилось. Под окнами со смущенным видом стоял Иван.
— Извиняйтэ, коли помешал, — сказал он.
— Пожалуйста.
— Я думал, вы нэ сплитэ.
— Ничего.
— Сегодня вечер, мабуть, будэ холодным.
— Ага.
Иван еще немного потоптался, потом выпалил:
— Вы чугунок скрибли?
— Какой чугунок? — удивился я.
— В коем кашу варили…
— Нет.
— Я можу поскребты… и помыти…
— Пожалуйста… Но зачем это тебе нужно?
— Вы спивки повыливаетэ, а я их с собой возьму…
Мы вошли в дом. Вад уже проснулся и валялся на кровати, наслаждаясь бездельем. Иван принялся старательно скрести чугун, а мы с братом стали думать, как лучше провести вечер.
— Иван, чем тут пацаны занимаются?
— В колхозе роблють.
— Все?
— Да.
— А вечером?
— И вечером роблють.
— Ну? — не поверил Вад.
— Придут с поля, по хозяйству надо зробыть.
— А
— У менэ ж пятеро на шие.
— Иван, а у вас шайка есть?
— Чего? — испугался Иван.
— Ну… дружные ребята… Чтобы все время вместе. Один за всех, все за одного. И пошкодить чтобы любили.
— Не… Я ж казав… роблють уси.
— Вот заладил: «Роблють, роблють». Не может быть, чтобы все работали. Ты подумай.
Иван бросил скрести и послушно задумался.
— Е одын, — сказал он наконец. — Виталька Ерманский. У него батька богатый, в Ермании роблить, и мамка учителька.
— Где он живет? Далеко?
— Та ни. Сусед ваш.
Мы переглянулись.
— Ну и что, — продолжал я допрос, — компанейский он парень?
Иван в затруднении почесал затылок. Видно, слово «компанейский» было ему незнакомо.
— Та хто зна. Не роблить он. Мать не слухается… Она его слухается…
— Пошли, познакомь с ним.
Но Иван наотрез отказался знакомить нас с Виталькой Ерманским. Мы долго допытывались, в чем причина, и наконец утиновец рассказал нам, что у Витальки Ерманского есть пугач и он очень любит стрелять из него в пацанов и однажды даже прожег Ивану ухо.
Это было совсем здорово! Мы уже сильно соскучились по огнестрельному оружию.
Иван тщательно вымыл чугун, слил в принесенное ведерко воду и ушел.
Стало еще скучнее. Мы поплелись на улицу. Солнце висело совсем низко над степью, и от кошары тянулись к нам длинные черные лапы. Улица была совершенно пустынной, лишь тощая коза стояла, задумавшись, над пыльной травой.
От нечего делать мы сели на кочки возле дороги и принялись разглядывать дом Витальки Ерманского.
Этот дом был даже лучше нашего. Он был покрыт веселой красной черепицей, обнесен не как у нас, крепостной стеной, а зеленым штакетником. В палисаднике было много цветов. Во дворе стояло два столба, между которыми была натянута веревка. На веревке сушилось женское белье. Я еще никогда не видел такого красивого белья. Оно было разноцветным, тонким и все в кружевах. Материны длинные, до пят, рубашки, которые часто пугали меня спросонья (мать в них была похожа на привидение), нельзя было с этим даже сравнить.
Сзади послышалось лязганье и шуршание шин. Прямо на нас мчался велосипед.
На велосипеде сидел полный белобрысый парень в новенькой вельветовой куртке с молнией. На весь Нижнеозерск было всего несколько велосипедов, причем лишь один у пацана — сына председателя райисполкома. И вдруг в этой глуши великолепный велосипед с никелированными ободами. Парень тяжело спрыгнул с седла и ввел велосипед во двор. На нас он не обратил никакого внимания.
Виталька вышел примерно через час с книгой под мышкой. Он равнодушно скользнул по нас взглядом, сел на лавочку и вытащил из кармана футляр. В футляре оказались очки. Очки были красивые, с золотыми ободками. Такие я видел у директора нашей школы. Виталька нацепил их, еще раз окинул нас безразличным взглядом и стал читать.