Грустный день смеха(Повести и рассказы)
Шрифт:
Но толстяк не обиделся.
— Крепко ее отделали. Сдохнет.
Мы не ответили и налегли на ремень.
Толстяк пошел следом.
— А здоровая, — бубнил он сзади. — Что твой телок. Кило на сорок потянет. И жиру до хрена.
Возле нашей калитки он сказал напрямую:
— Слышь, братва, отдайте ее мне, — все равно сдохнет. Яму копать надо, возня. Я три сотни заплачу.
— Не продается, — сказал я. — Поищите в другом месте.
— Я уже их всех в поселке съел. Больной я, ребята, мне собачий жир нужен… Неужели вам жалко дохлятины?
— Жалко! — сказал Вад, и мы ушли в дом.
Из окна мы видели, как толстяк постоял еще немного,
— Вари кулеш с салом, я пойду Рекса напою.
Я налил в миску воды и вышел во двор. Рекс лежал на животе, положив морду на лапу, и тяжело дышал. С его языка капала пена.
— Пей, — сказал я.
Рекс открыл глаза, посмотрел на меня и отвернулся.
— Пей, пей, — удивился я.
Но овчарка продолжала смотреть в сторону. Вышел Вад с чугуном.
— День не пил и не хочет.
— Ну-ка! Дай! — Брат взял у меня миску и протянул ее Рексу.
Рекс набросился на воду. Вад принес еще. Рекс выпил и ее.
Тут у меня появилась одна мысль.
— Принеси хлеба, — попросил я.
Вад принес. Я протянул овчарке кусок. Она отвернулась. Тогда дал хлеб Вад. Рекс жадно съел. Вад уставился на меня.
— Понимаешь, — невесело рассмеялся я, — этот чудак воображает, что мы ходили на какое-то боевое задание. Ну, и что я… вроде струсил… оставил одного с волками… Он привык там, у партизан, что они всегда подоспевали ему на помощь. Но у них были ножи или автоматы, а у меня один будильник.
— Ясное дело, — сказал Вад.
— Посмотрел бы я, кто бы бросился на волков с голыми руками.
— Конечно, — сказал Вад.
— Но разве собаке объяснишь?
— Собака есть собака, — сказал Вад.
Но все-таки было неприятно проходить через двор и видеть устремленные на тебя презирающие глаза. Пусть даже собачьи. Меня еще никогда никто так не презирал.
Сладкое бремя славы
Утром мы не пошли в райцентр, так как надо было ухаживать за Рексом. Мы промыли его раны, залили йодом и забинтовали. Рекс чувствовал себя лучше, аппетит у него был неплохой, и он свободно управился с кулешом, который мы ему сварили. Но ел он по-прежнему лишь из рук Вада. Я думал, что его презрение за ночь пройдет, и был удивлен таким злопамятством. Я даже пошел на не очень хороший прием. Я поджарил кусок сала и сунул его под нос овчарке. Рекс корчился и глотал слюни, глядя на сало, но так и не съел, пока я стоял рядом. Стоило мне отвернуться — сало исчезло.
Мы с Вадом хорошо позавтракали и отправились на пруд. Там по-прежнему торчал лишь один Иван. Он ловил рубашкой селявок.
— Привет! — крикнул Вад.
Иван выронил рубашку.
— А… это вы…
— Ты чего ж это не заходишь? Чугун я за тебя мыть, что ли, буду?
— Та ж вы сами голодные.
— Чудак! Мы сало с кашей каждый день давим. Понял? А обмывки выливаем!
— Выливаете?! — ужаснулся Иван. — Чи вы дурные? Так я буду…
Иван не успел сказать, что он будет всегда мыть чугун. С околицы деревни донесся странный звук. Мы все разом посмотрели туда. В деревню торжественно входила средневековая процессия. Четверо негров несли украшенные зелеными ветвями носилки, на которых возлежал не кто-нибудь, а сам Комендант. Впереди него шел горнист и изо всех сил трубил в пионерский горн. Сзади валила толпа. Наверно, Утиное не видело никогда такого. Из домов повылезали старики и старухи, высыпала мелюзга. Процессия направилась к
Мне стало немножко не по себе. Что это все значит?
Носильщики опустили Коменданта перед нашей калиткой. Он взял палку и пошел к нам во двор. Увидев нас, горнист схватился за горн, и дикие звуки пронеслись над деревней. Потрясенный Рекс хотел вскочить, но не смог. Он лишь пошевелился и оскалил зубы.
Вперед выступил Шептун. Он вытащил из кармана бумажку и стал читать торжественным голосом:
— «За исключительное мужество, выразивши… шееся в борьбе с волком, оказать Виктору… гм… не знаю, как фамилия… высшие почести».
Комендант сделал знак, двое кинулись на меня и уложили на носилки. Горнист затрубил, мелюзга завизжала, и меня потащили по улице. Сзади, держась одной рукой за носилки, ковылял Комендант, за ним все остальные. Сделав круг почета, мы вернулись к дому. Это означало «отдать высшие почести».
— А теперь — пир! — распорядился Комендант.
Вскоре наш двор превратился в цыганский табор.
Горел костер, пеклась картошка, варилась каша. Заготовительная группа ушла в глубокий рейд по тылам Утиного и вернулась не с пустыми руками. Шептун хоть и ворчал, что такой бедности ему не приходилось видывать, однако вывалил из мешка дикие яблоки и двух сусликов. Сусликами занялся сам Комендант. Он приготовил из них великолепные шашлыки.
Во время пира я вновь описывал встречу с волками, и каждый раз она обрастала все новыми и новыми подробностями, совершенно независимо от меня. Я с ужасом видел, что от рассказа к рассказу я становлюсь все храбрее, волки трусливее, а роль Рекса все больше и больше сводится на нет. Видел, но ничего не мог с этим поделать. Когда же я изобразил в лицах, как душил вожака, то понял, что надо остановиться во что бы то ни стало.
Рассказ об удушении вожака произвел сильное впечатление. Часть «кодлы» стала кричать, что оказать высшие почести — слишком мало. Надо назначить меня по крайней мере заместителем Коменданта. Это уж было, конечно, слишком. Заместителем Коменданта был Шептун. Он занимал этот пост давно и много сделал для процветания «кодлы». Разгорелись жаркие споры. Комендант сидел подле костра и жарил шашлыки, нахмурив лоб, видно, что-то обдумывал.
— Надо голосовать, — сказал он наконец.
Те, кто был за меня, отошли в правую сторону, кто за Шептуна — в левую. Возле костра остались лишь Комендант, я, Шептун и Вад.
Борьба развернулась не на шутку. Она шла с переменным успехом около часа и собрала возле нашего дома большое количество любопытных. Привыкшие к тишине утиновцы с изумлением смотрели на это светопреставление.
Наконец мои сторонники победили. Группа Шептуна, ободранная, растерзанная, была загнана в угол двора и безоговорочно капитулировала. В результате всеобщего, прямого, но отнюдь не тайного голосования я стал заместителем Коменданта. Шептун пожал мне руку.
— Поздравляю, — сказал он. — Достанется теперь тебе. Порастрясешь жирок. Кодловцы народ балованный. Тут нужны способности. Это тебе не с Лоркой любовь крутить.
— Что-то она не дает тебе покоя.
— Зачем было корчить недотрогу?
— А она корчила?
— Еще как.
— И ты нарочно познакомил со мной, чтобы испытать?
— Ну да.
— Уж не ухлестывал ты сам за нею?
— За ней многие ухлестывали.
— И Комендант?
Шептун оглянулся.
— А ты думаешь что? Я б на его месте давно тебе морду набил. А он даже вида не показывает. Вот выдержка!