Грустный день смеха(Повести и рассказы)
Шрифт:
— Знаешь что, — сказал я Николаю, — наверное, не стоит останавливать из-за меня посудину. Я прыгну. Освежусь немножко, а то чуть не задохнулся в вашей душегубке.
Парень пожал плечами. Он, видно, потерял к моей персоне интерес.
Раздеваться не было необходимости. Из одежды на мне оставались одни лишь трусы. Я нерешительно потоптался. Как-то неловко было ни с того ни с сего бухаться в воду.
— Ну, я пошел, — сказал я.
— Бывай.
— До свиданья. Вы бы лучше, чем посылать стихи в «Литературную газету», показали бы их где-нибудь на месте. Там вам дадут более
— Ты думаешь? — оживился Николай.
— Конечно. Я тоже сначала в «Новый мир» и в «Знамя» посылал. «К сожалению, из-за обилия материалов Ваши стихи опубликовать не представляется возможным. С приветом — Пушкин».
— Во-во. И мне так.
— А в местной газете ребята подробно растолкуют, что к чему. Ну, ладно, мне пора, Все-таки вы гады, что завезли к черту на кулички.
Я подошел к борту и взялся за него руками, чтобы спрыгнуть в воду, но в ту же секунду перед глазами вспыхнуло синее пламя. Последнее воспоминание было о темной кромке леса и висевшей над ней яркой луне.
И снова я очутился в той же каюте. Но сейчас был день. Из щелей люка тянулись потоки солнечного света, в которых клубилась пыль, отчего они очень походили на вибрирующие струны. Боже мой, неужели этот нелепый бред продолжается!
На этот раз в углу стояли ведро с водой, ведро, накрытое деревянной крышкой, и большая железная миска с варевом. Возле миски лежали ложка, две луковицы и кусок хлеба. Очевидно, тюремщики не собирались расставаться со мной быстро. Я не ел уже сутки, и при виде пищи, которая к тому же наваристо пахла рыбой, у меня начались спазмы. Мелькнула было мысль о голодовке, но я не успел как следует ее обдумать — мои руки были уже заняты: одна ломала хлеб, другая зарывалась ложкой в густую горячую уху.
Наевшись и напившись теплой речной воды, я снова лег на привинченную к полу кровать. Теперь мое положение казалось значительно хуже, чем раньше. Если раньше еще был какой-то шанс, что все это — нелепейшее недоразумение, которое скоро рассеется, то сейчас стало совершенно ясно: мое похищение — сознательный шаг, заранее продуманный и подготовленный. Катер специально был оборудован для моего плена: к борту подвели электрический ток, приготовили каюту без иллюминаторов, с крепким люком… Теперь мне только оставалось ждать, чем все это кончится. Я даже не стал пробовать, закрыт ли люк, так как не сомневался, что он закрыт на совесть. Ведь если ночью можно было позволить себе роскошь выпустить меня на волю и испытать систему ограждения, то сейчас, днем, когда река кишела купающимися… Тем более что катер стоял: мотор не работал, в борт тихо бились волны.
Что же это за люди? Что ждет меня впереди? Может быть, они просто везут меня в подходящее место, чтобы утопить? Какие-нибудь маньяки. Привяжут к шее камень — и в воду, в заранее высмотренный омут. Боже мой, чем же все это кончится…
Под плеск волн я задремал.
Проснулся я от голосов у себя над головой. Разговаривали двое. В одном я узнал Николая, другой голос не был мне знаком.
— Я люблю Блока. Про выпивку он здорово шпарил, — неторопливо басил самодеятельный поэт.
— Дело не в выпивке, —
— А мне, когда выпью, всегда морду кому-нибудь хочется набить.
— Бот видите. Но в то же время, я уверен, вы никогда в нетрезвом состоянии не позволите ударить голодного, дрожащего щенка, который попросил у вас кусок хлеба.
Николай помолчал, очевидно обдумывая слова Тихого голоса.
— Верно, щенка не ударю, — наконец согласился он. — А ведь точно не ударю! — даже как бы удивился Николай. — Чудно получается. Человека изобью, а собаку пальцем не трону. Как это можно объяснить?
— В этом-то и состоит одна из загадок нашей души.
— Да, загадок много, — по тону голоса я понял, что Николай зевнул. — Никогда не узнаешь, что у человека на уме. Вот, например, скажи, что у меня на уме? Ни за что не угадаешь…
— Не знаю… Может быть… не сесть на мель.
— Знаешь что?
— Что?
— Как бы половчее взять тебя.
— То есть как… Что вы имеете в виду?
— То и имею. Двинуть тебя по кумполу или и так справлюсь.
— Я что-то вас не совсем понимаю…
— Сейчас поймешь…
— Пустите меня! Что вы делаете!
— Не брыкайся!
— Я заявлю в милицию… Эй, люди. На по…
Слово «помощь» Тихий голос не успел договорить, так как уже катился по лестнице ко мне. Люк с треском захлопнулся, лязгнула задвижка. После яркой вспышки света стало, нестерпимо темно.
— Порядок? — спросили вверху, очевидно, Чернобородый.
— Полный. Хиляк он все же. Говорил, не надо…
— Ничего, жилистый. Такие нам нужны.
Голоса удалились.
Все произошло так быстро, что я не успел сообразить, что к чему. И только сейчас до меня дошло: с парнем поступили точно так же, как со мной, что он, как и я, схвачен и посажен под замок неизвестно зачем. Если бы я догадался раньше, можно было бы его предупредить. А впрочем, вряд ли бы он поверил. Да и кто бы поверил на его месте? Солнечный день, оживленная река, горячая палуба, интересный разговор и вдруг крик из-под палубы: спасайся, дескать, как можно быстрей, а то тебя похитят.
Новый жилец сидел на полу неподвижно. На нем тоже были одни лишь трусы. Новичок еще не видел меня. Выйдя из транса, он принялся бормотать, иногда всхлипывая, и тереть колено. «Как же это… а… они за это поплатятся…» — доносились до меня отдельные слова. Потом он влез на лестницу и стал колотить в люк кулаками.
— Откройте! Слышите! Хулиганы!
Внезапно заскрипела задвижка, и люк распахнулся.
— Замолчишь или нет, паскуда!
Вместе с этими словами на голову бедняги обрушилось ведро воды. Новичок вторично скатился с лестницы.
— Будешь скулить — заклепаю рот, — пообещал Чернобородый.
Люк снова захлопнулся.
— Да что же это такое… Купался, никому ничего не делал… Теперь простужусь… Наверняка простужусь…
— Оботритесь одеялом.
Он испуганно замолчал.
— Кто здесь?